Мы вдвоем
Шрифт:
Йонатан тогда был на пятом году учебы, и его, как и многих живущих в конце эпохи, преследовали вопросы: что дальше, чем он займется в следующем году, зачем он вообще живет, в чем смысл всей этой жизни, и знает ли Бог, как больно Идо, и что Он делает в связи с этим, если знает, а если не знает, то что за Бог Он тогда, и что это за мир, полный лишь бездонных глубин страдания, бескрайних борозд неудач. Он вновь и вновь добавлял личную просьбу к молитве «Шмоне эсре»[115] в отрывке «Услышь голос наш, Господь» — об исцелении Идо, сына Анат, среди других больных народа Израиля, а во время молитвы «Мишеберах»[116]
Сейчас он вспомнил семейный спор о том, как называть болезнь Идо. Анат сказала, что у слова есть сила, поэтому некоторые слова нельзя говорить, например — «рак», это слово ослабляет.
«Такие речи опустошают, а не наполняют», — говорила она задумчиво. Ноа возражала ей: «Избегать слова — это страх, который парализует, а не лечит. (Йонатан был уверен, что все их споры — разновидность борьбы за скудное внимание Эммануэля.) Наоборот, произнося слово, мы его уменьшаем, делаем его рядовым, одним из набора чрезвычайно неважных слов, и даже можно с ним подружиться, касаться его и играть с ним». — Ноа катала по языку запретное слово, провоцируя напряженную, зажатую, серьезную мать, и из-за этого они почти два месяца не разговаривали.
Йонатан старался привести их к компромиссу, не раз пробовал метод праотца Агарона[119] и говорил Анат, что Ноа хочет с ней помириться, а Ноа — что Анат мечтает помириться с ней, но ничего не получилось. Только спустя два месяца Анат позвонила, Ноа ответила, вначале было молчание, но обе были настроены покончить с этим, и к тому же у рака не было другого названия, кроме «рак». Хотя все пытались говорить «что-то» вместо слова «рак»: «Идо чем-то болен», «как там что-то у Идо?», но вскоре стало неприятно произносить и «что-то», и они перешли к сокращенным фразам «то, что у Идо», «как там то, что у Идо?».
А рак продолжал беспрепятственно пожирать его.
Был вечер субботы, вскоре после гавдалы, и хотя в последние годы Эммануэль обязательно пел все строфы гимна «Отделяющий святое от будничного», но в тот вечер, вопреки обыкновению, выпив из бокала виноградный сок, сразу подошел к Анат и прошептал ей, что должен больше времени проводить в оптике, что чувствует, что клиенты недовольны его работой, а это может ему повредить, ведь в наши дни любой клоун открывает оптику на каждом углу, конкуренция очень высока, поэтому, быть может, стоит позволить детям тоже сопровождать Идо, чтобы укрепить связь между ними.
Но Анат бросила: «А как же изучение Торы Йонатаном? — и прошептала: — Ты что, забыл, что его учитель сказал нам в прошлом году, когда мы приехали на шабат для родителей? Забыл его слова: делайте все возможное, чтобы одаренный сын ни на минуту не отвлекался от учебы? Что ему даст вид трубок и приборов, подключенных к Идо в больнице, кроме желания выйти в окно? Послушай меня, это выбьет его из колеи,
В итоге семья Лехави в полном составе (кроме Эммануэля, в полседьмого укатившего на автобусе в оптику) выехала утром воскресенья из поселения на белой «тойоте». Анат за рулем, Идо рядом с ней, Мика и Йонатан позади, и с ними Ноа, которая подсела на перекрестке у Гива-Царфатит, беспрерывно ноя, какие пробки были перед блокпостом Азарья, что над Маале-Адумим. Путь был неожиданно свободен, словно кто-то устроил им поездку по частным дорогам, и семейство Лехави торжественно въехало на стоянку больницы «Шаарей цедек».
Первым ко входу прошествовал мальчик, только что отпраздновавший бар мицву — и кто тогда мог подумать о его жуткой болезни? Нежный пушок был уже заметен на его щеках. Рядом с ним шла женщина лет пятидесяти, голова ее была покрыта фиолетовым платком, на плече — черная, битком набитая кожаная сумочка, которую едва удерживал закрытой замок с золотистой пряжкой. Следом шагали двое молодых людей, немного похожих друг на друга, хотя один был широкоплеч, а второй — тонок и бледен. Под мышкой у второго был том из «Учения Ритба»[120] издания института рава Кука. За ними шла молодая женщина в шароварах и тунике, крепко и нервно вцепившаяся в мобильный телефон.
«Как дела в Маале-Адумим?» — обратился Йонатан к Ноа, шедшей сзади, но та была погружена в себя и сказала лишь: «Йонатан, я не могу говорить, — и тихо добавила, глазами показывая на Идо: — Честное слово, плакать хочется».
Анат же, услышавшая «плакать», резко обернулась, приложила палец к губам и процедила: «Ноа, помолчи».
На входе в больницу охранник с сильным русским акцентом спросил Йонатана, водя по нему металлодетектором: «Есть оружие?» — и Йонатан отрицательно покачал головой.
«Почему меня вы не спрашиваете?» — в шутку заупорствовал Мика. «А что, есть оружие?» — недоуменно переспросил русский. «Нет, но в следующий раз спросите», — ответил Мика. Анат бросила на него недовольный взгляд и поспешила за своими детьми к переполненному лифту, в который с криком «секундочку-секундочку» едва успела втиснуться грузная пожилая женщина. Анат вдруг пришло в голову, что неразумно быть всей семье в больнице, ведь кто-то из них может заразиться здесь чем-то нехорошим, а Йонатану мнилось, что мать не сводит глаз со стоящей рядом с ней одышливой женщины, словно пытаясь угадать, что ее сюда привело, и соизмерить боль от своей беды с ее болью.
Йонатан заметил, что мать как-то особенно напряжена, и предположил, что она боится оставить Идо наедине с ними. Ведь накануне она сообщили им, что договорилась о встрече с доктором Даном Гейблом, который будет свободен и сможет уделить ей внимание как раз во время процедуры Идо.
Когда они доехали до седьмого этажа, Анат практически скомандовала: «Останьтесь в приемной», и Йонатан понял, что ей необходимо с самого начала показать, кто тут главный. Она вместе с Идо поспешно исчезла в одной из дальних палат, а спустя четверть часа вышла и успокоенным тоном сказала: «Можно зайти, — жестом указывая на дверь. С победным и в то же время страдальческим выражением лица добавила: — Сегодня Всевышний нам особенно помог — у нас отдельная палата».