Мы вернёмся (Фронт без флангов)
Шрифт:
Зауер назвал шоферу адрес фрау Эммы, предвкушая, как приятно он проведет час-другой со своей молоденькой секретаршей.
Окно квартиры Эммы, выходившее на улицу, закрывала плотная штора. Зауер вбежал на крыльцо, постучал в дверь. Эмма не выходила. Постучал сильнее. Ни звука. Тогда Зауер что есть силы застучал в окно. И только тогда услышал легкие шаги.
– Эмма, это ты, крошка?
– Разве может быть здесь другая? – недоброжелательно ответила Эмма, не открывая двери.
– Так что же ты медлишь?
– Не могу, милый.
– Потаскушка! – процедил Зауер и, совсем расстроенный, не сошел – слетел с крыльца. Сел в машину, закурил сигарету. Подумал и сердито приказал шоферу: – В гестапо!
Город был затемнен, фары зажигать было запрещено, и шофер вел машину со всей осторожностью. Только подкатили к гестапо, истошно завыли сирены, по черному небу заметались мощные лучи прожекторов. Забахали зенитки, но их тут же заглушили сильные взрывы. Бомбы ложились точно – на склады боеприпасов и горючего. Взметнулись огромные языки пламени.
Неподалеку от гестапо находилась крупная автобаза. Бомба угодила в самую гущу машин.
Зауер стремглав вбежал в бомбоубежище, оборудованное из массивных железобетонных плит на большой глубине под зданием гестапо. Увидев его, гестаповцы удивленно воскликнули:
– Живы?!.
– Не собираюсь отправляться на тот свет!
– Но офицерское кабаре взлетело на воздух! – пояснил один из гестаповцев. – Вы же там были с Гансом. Считайте, что вернулись с того света!
– До него стало что-то очень близко, – побледнел Зауер.
Начальник городской полиции Раздоркин восседал в кресле за письменным столом и внимательно читал какую-то бумагу. По сдобренному медовой улыбкой лицу можно было подумать, что он очень рад, в восторге. Еще бы! Направление из гестапо! Не каждому удастся получить, а вот Петренко, что слишком вольно сидит перед ним, получил. С такой рекомендацией! Тут и вопроса нет – зачислить или не зачислить. Только вот… Раздоркин не выдержал, лицо его затуманилось, глубокие складки вспахали низкий покатый лоб.
До этого случая Раздоркин сам подбирал полицейских и следователей. Согласует с гестапо и назначит на должность. Да взяточку не забудет взять. Петренко – первый, кого гестапо само направило служить в полиции и не испросило его мнения. Вот это и озадачило начальника полиции. Потребовать и от Петренко положенную суммочку или воздержаться?.. Чего доброго, еще нажалуется, погоришь. И лишать себя этого налога вроде бы ни к чему…
Раздоркин еще. раз внимательно прочитал направление, исподлобья поглядывая на Петренко. Рука его, тронутая нервной дрожью, уже который раз ложилась на глубокую залысину и терла, терла ее до красноты. Может, подкоп какой под него?.. Раздоркин разгладил обеими руками редкие рыжие волосы, снял очки, подумал немного, не зная, как
– Вы сами, извиняюсь, захотели работать в полиции или вам, извиняюсь, посоветовал кто? – спросил он вкрадчиво, склонив голову набок.
– Сам, господин начальник, сам, – ответил Петренко, наслаждаясь растерянностью начальника полиции.
Раздоркин снова трет уже совсем покрасневшую залысину, щурит отекшие глаза и с подходцем спрашивает:
– Вас, видать, хорошо знают в гестапо?
– Не только в гестапо. Меня хорошо знают также и в штабе армии.
Раздоркин поперхнулся. Взяточка, кажется, летит коту под хвост! Тут не до нее: определенно не зря направило гестапо этого самодовольного Петренко, предателя! Простуженным голосом прохрипел:
– Великолепненько! Великолепненько!
Вынул из ящика стола начатую пачку немецких сигарет, протянул услужливо Петренко.
– Кто же эти ваши благодетели, если не секрет, разумеется?
– Какие могут быть секреты от вас, господин начальник, – ответил Петренко, думая, как такого некультурного назначили на такой высокий пост? Не могли лучше, что ли, найти?.. Закурил, небрежно бросил: – Охотно назову моих благодетелей: господин Зауер из гестапо, командующий армией генерал фон Хорн, ну и некоторые другие, занимающие превысокие посты.
"Сейчас уже, – радостно подумал Петренко, – я хозяин положения!" Злорадно посмотрел на Раздоркина. Заметил, что начальника полиции бросило в жар. Отвислые, как лепешки, щеки запылали.
Раздоркин коротким толстым пальцем ткнул в кнопку настольного звонка. Звонок, резкий, оглушительный, раздался за дверью. Вошел полицай.
– Угости нас чайком! – потребовал Раздоркин.
Через несколько минут полицай шумно поставил на стол две солдатские кружки, из которых поднимался сизый пар.
Раздоркин зажал кружку в здоровенных кулачищах, покрытых рыжими волосами. Хлебал он с присвистом, говоря:
– Господа немцы не балуют нас чаем, вот и употребляем всякие настои – липовый, морковный, малиновый, свекольный и так далее. Коли верить бабам, такие настои даже пользительней натуральных чаев. Для живота. А ваше какое заключение?
Не желая разговаривать, Петренко кивнул.
Первым расправился с морковным чаем Раздоркин. Отставил на край стола кружку, побарабанил пальцами-коротышками по столу, позвал того же полицая, опять надавив настольную кнопку.
– Возьми посудину да покличь Готлиба. – Посмотрел на Петренко, пояснил: – Готлиб – начальник следственного отдела у меня. Обрусевший немец. Их называют господа немцы фол… фоль… Фу, черт, не выговоришь!
– Фолькдойч, – подсказал Петренко.
– Вы и немецким владеете?
– Изъясняться могу, – соврал Петренко.
Постучав, вошел Готлиб. Раздоркин кивнул на Петренко:
– Будет служить у нас следователем. Люби и жалуй. Сам господин Зауер прислал.