Мы вернёмся (Фронт без флангов)
Шрифт:
Женщина есть женщина. А если женщина еще и мать, кроме того, имеет старенькую мать, которая тоже арестована со всеми вытекающими отсюда печальными последствиями, следует рассчитывать, что Анна Сергеевна обязательно даст согласие, будет делать, что ей прикажут.
Итак, Млынская – агент гестапо. С сыном и матерью ее поселят на окраине города в удобном для круглосуточного наблюдения домике, разумеется, у надежного хозяина, агента. Млынской будет продиктовано письмо ее мужу. Заставят! Содержание письма краткое: она с сыном и матерью проживает нелегально по такому-то адресу – указывается
В случае неудачи предусматривался запасной вариант: в отряд Млынского внедрятся три-четыре опытных агента с заданием убить Млынского и его ближайших помощников.
Отто Кранц одобрил план и разрешил приступить к его выполнению.
Глубокой ночью Анну Сергеевну доставили в гестапо, в кабинет Зауера.
Зауер поднялся из-за стола, вышел навстречу, улыбаясь.
– Надеюсь, мадам простит, что причинил беспокойство, пригласив на дружескую беседу в столь поздний час?
– Сын может проснуться. Увидит, что меня нет, плакать будет. Надеюсь, вы понимаете, что ребенок может даже заболеть, если испугается?
– Ваш покорный слуга тоже имеет детей, но дело прежде всего… Садитесь, пожалуйста. Нет, нет, поближе, в это кресло, удобнее. И я с вашего разрешения сяду…
Зауер тоже сел и продолжал:
– И этой ночью не удалось поспать ни минуты. Знаете, заботы, заботы, заботы. К слову сказать, и о вашей судьбе.
– Значит, вашей заботой надо объяснить то, что гестапо арестовало меня и сына? – не без иронии сказала Анна Сергеевна.
– Все гораздо сложнее, мадам. Вынужденная мера. Сейчас все объясню. Буду с вами предельно откровенен. Надеюсь, что и вы ответите, тем же.
– Скрывать мне нечего: никакого преступления ни я, ни тем более мой сын не совершали.
– Конечно, конечно, хотя у нас с вами разное понятие о преступлении. Но перейдем к делу. Ваш муж Иван Петрович Млынский – коммунист. До войны работал начальником городского отдела НКВД. В начале войны стал начальником Особого отдела дивизии. Но дело не в этом, хотя уже тот факт, что ваш муж коммунист, чекист, – это уже преступление.
– Быть патриотом по-вашему преступление? Странное у вас понятие о патриотизме!
– Не будем говорить о политике. Пусть политикой занимаются другие. Где ваш муж сейчас?
– В начале войны он ушел в Красную Армию. А где сейчас – не знаю.
– Вы говорите
Анна Сергеевна вздрогнула, с трудом сохранила спокойствие, еле удержалась, чтобы радостно не воскликнуть: "Он жив! Жив мой Иван!"
"Значит, она знает все о муже. Может быть, даже поддерживает с ним связь", – по-своему понял поведение Млынской Зауер.
– Я знаю, вы очень любите сына, мужа, вас волнует их судьба. Правильно я говорю?
– Разумеется, я люблю их. Разумеется, их судьба меня волнует. Это подсказывает здравый смысл.
– Вот и превосходно! Не так уж трудно, оказывается, найти общий язык с умной женщиной. А вы женщина умная и, конечно, понимаете, что судьба вашего мужа…
Гестаповец не спеша закурил, глубоко затянулся, пустил колечки…
– Я сказал бы больше: жизнь вашего мужа, вашего сына, наконец, ваша жизнь находится в ваших же… да, да, в ваших руках.
– Как понять вас? – насторожилась Анна Сергеевна.
– Должен вам откровенно, честно сказать, что отряд вашего мужа фактически уничтожен. Осталась небольшая горстка фанатиков, возглавляемая вашим мужем, но их участь, конечно, также решена: они окружены. Еще день – и все они погибнут. Счет идет даже на часы. Вот почему я вынужден был прервать ваш сладкий сон, мадам. И добавлю, чтобы ничего от вас не таить: дал указание пока не уничтожать этих фанатиков. До результатов разговора с вами.
– Но что вы от меня хотите?
– Благоразумия. Мы гарантируем жизнь вашему мужу и его безрассудным товарищам, если они прекратят бессмысленное сопротивление. Откровенно скажу: беспокоюсь не за них, а за жизнь своих солдат. И так в этой варварской стране их погибло немало. Зачем лишние жертвы, если их можно избежать, правда? А от вас требуется очень и очень немногое: всего-навсего написать мужу несколько строк. Разве мое предложение не свидетельствует о гуманности, мадам?
– Вы говорите о гуманности, а по какому закону гуманности вы бросили в тюрьму меня и моего сына? Или, может быть, у вас в гитлеровской Германии особое понятие о гуманности?..
"Не слишком ли!" – подумал гестаповец.
– По какому праву, спрашиваете? А как с вами иначе поступить, если вы укрываете партизан, а значит, тоже выступаете против великой Германии?
Зауер ударил кулаком по столу.
– Вы забываете, где вы находитесь! Упрямцев здесь не упрашивают, а ломают! Стоит подумать над этим. Здесь нет места для дискуссии. Или вы согласны оказать нам небольшую услугу или… Удивляюсь! Ведь наше предложение больше выгодно вам, нежели нам.
– Не тратьте попусту время. Предателя вы из меня не сделаете. Никогда!
– Не торопитесь. А то ведь потом пожалеть можно! У вас будет два дня на размышление.
Гестаповец нажал на кнопку. А когда на пороге появились два эсэсовца, приказал:
– Уведите арестованную!
Телефонный звонок помешал Зауеру опорожнить стакан водки.
Охрима вызвали в гестапо утром. Охрана провела в кабинет Шмидта.
– Курите. – Шмидт протянул сигареты Охриму. Закурил сам. Глубокая затяжка дымом успокоила Охрима. Шел в гестапо – волновался, не знал ведь, как примут, что скажут.