Мы вернемся осенью (Повести)
Шрифт:
— Золото, — усмехнулся Жернявский. — Какие-нибудь бабьи мониста?
— Червонцы, — сухо ответил Брагин, обидевшись такой оценке имевшихся у него богатств. И видя, что Жернявский по-прежнему настроен скептически, не выдержал:
— Врача помнишь? За станцией жил?
Об убийстве врача и ограблении его квартиры в Ачинске знали все. Брагин поднес к лицу Жернявского руку с оттопыренным мизинцем.
— Его колечко. Знающие люди говорят, большие деньги за него взять можно.
Перстень был действительно редкостной работы. Это и определило решение Жернявского. Он сообщал Брагину о времени завоза товаров в кооперативные
И вот сейчас — очередной бунт. Надо спешить! А кроме того, вызов в уголовный розыск. Это тревожный симптом. Иезуит, этот Васильев, так незаметно подвел к Шпилькину, что не было времени сориентироваться. Теперь гадай, от Парикмахера он это выведал или в архивах нашел. Если в архивах — бог с ним. А вдруг Шпилькин начал колоться? Тогда времени остается мало, ох, мало! Следовало использовать припасенный козырь — Масленникову. Еще тогда, посоветовав Брагину отправить ее в Ачинск, чтобы сбить с толку угрозыск, Жернявский рассчитывал узнать от нее, где может находиться брагинский тайник. Но как сейчас использовать этот козырь? А если она на крючке у уголовки? Здесь была опасность и, пожалуй, пострашней той, которую сулил ему разговор с Васильевым...
Так ничего и не решив, раздираемый сомнениями, Жернявский вернулся в Ачинск.
— Товарищ Голубь!
В приоткрытую дверь заглядывал милиционер Суркин и таинственно манил пальцем.
Голубь вышел к нему. Суркин повертел головой, хотя коридор был пуст, и отвел его к окну.
— Я сейчас на рынке был. Иду сюда — догоняет мужик. Говорит, а сам оглядывается. Просит с вами увидеться. Только не здесь.
— Где он?
— Я покажу.
Увидев крестьянина. Голубь хмыкнул. Тот стоял на углу в напряженной позе, совершенно один на всю улицу и тревожно озирался. Его с любопытством рассматривал беспризорник лет десяти. Мужик время от времени шикал на него и нервно тянулся к сапогу, за который был заткнут кнут. Беспризорник лениво отходил шага на два и снова, бесцеремонно ковыряя в носу, разглядывал его. За версту было видно не только то, что мужик кого-то ожидает, но и то, что он неумело пытается это скрыть.
Суркин цыкнул на беспризорника и мигнул мужику. Тот послушно двинулся следом за Голубем.
Спустившись улочкой, расположенной между огородами, к Чулыму, Голубь остановился у кустов тальника. Подошел незнакомец.
— Вам привет, товарищ Голубь, от... от Бондаря, — он сглотнул слюну и оглянулся.
— Ты чего озираешься?
— Заозираешься, — угрюмо ответил собеседник. — У Брагина своих людей, что у собаки блох. А мне что-то последнее время жить захотелось — спасу нет.
— Ну? — удивился весело Голубь. — Вот совпадение! И я до этого дела любитель. Проходи.
Он
Мужик, его звали Семеном, привез от Подопригоры не только привет.
— Банда Брагина будет здесь двадцать пятого июля. Человек восемь.
— Что?
— Бондарь велел тебе передать, чтобы ты Брагина ждал в версте за станцией, ввечеру. А он, Подопригора, встретит его на обратном пути, если у вас что не выйдет. Сил-то у него маловато самому на Брагина навалиться, да и поистратится банда людьми и патронами, если с вами встретится. Вот Бондарь после вас и угостит их своим пайком.
— Так, — Голубь соображал. — Хорошо хохол придумал. А это точно? Откуда Подопригора узнал?
— Он мне не доложил, — почесал бороду Семен, — однако я и без него догадываюсь. У нас недавно пасечника убили. Брагин убил. А сын этого пасечника, Ленька, у кулака работает, у Мячикова, на мельнице. Батрачит. Нынче, перед тем как мне в Ачинск ехать, к Мячикову Нинка, сестра Брагина, приезжала. Ее недавно ваши забирали да отпустили. Полагаю, Ленька что-то слышал. Тем более, мать его я видел, к Подопригоре заходила.
— Если у вас такие все сообразительные... — поежился Голубь.
— Не, — успокоил Семен. — Дело чистое. Просто я Подопригору хорошо знаю. Он все свои дела в тайности делает. Да и я остерегаюсь. Правда, сейчас чуть не погорел. На бывшего дружка брагинского напоролся, Казанкина, будь он неладен.
— Казанкина? — Голубь насторожился.
— Ну! Полгода как невесть куда делся из деревни. Мы думали, убили его. Сейчас гляжу — по рынку идет. Я аж потом умылся. Слава богу, не заметил.
— Слушай, зайдем в милицию, ты мне о нем поподробнее расскажешь.
— Нет! — как отрубил Семен. — Я свое дело сделал. Не дай бог узнают — всё! И ваша задумка ухнет. Это же брагинцы.
Семен сплюнул и поднялся с земли.
— Ты, товарищ, от нас шибко далеко, дальше, чем восемнадцатый годок. Это у вас в городе все решено, а в деревне... Оно, вроде, и хорошо: разверстки нет, товарищества организуются, дело на коммуну поворачивается... А как шарахнет такой вот Брагин соседа ночью, да как услышишь наутро бабий вой по мертвому, так заоглядываешься.
— Классовая борьба, — неуверенно возразил Голубь.
— Во-во, — кивнул Семен. — Уж такая классовая, что спишь и не знаешь, в каком завтра классе очутишься — земном или небесном. Я тебе сейчас про Леньку-батрака говорил, у которого Брагин отца убил. Так вот, до него у Мячикова другой парень батрачил. Хороший парень, золото! А тут в ячейку комсомольскую ходить стал. Мячиков молчит. Парень портрет Ленина вырезал из журнала, на мельнице на стенке повесил. Мячиков молчит. И вот раз на сходке выступил тот парень. Что-то шибко против кулаков говорил. И хозяин его, Мячиков, был на сходке. Сидит, скулы буграми ходят. Так-то, брат...
— Что «так-то»? — не понял Голубь.
— А ничего, — неохотно проговорил Семен. — Нашли парня дня через три. Глаза выколоты и зубы все повыбиты. А на груди портрет прибит гвоздями. Тот самый, что он на мельнице повесил.
— Где нашли?
— Известно где. Не у Мячикова же на мельнице. Верстах в пяти от деревни на дороге. Ну, я пошел. Что Бондарю-то сказать?
— Все сделаем. Где он засаду устроит?
— За Парново верстах в семи дорога в лес заворачивает. Вот в этом месте.