Мы вернемся осенью (Повести)
Шрифт:
Пролетарский, покачиваясь на стуле, весело ответил:
— Покорила — не знаю. А вот чтобы людям глаза открыла...
— Это все равно... Нуте-с!
— «Пролетариату нечего терять кроме своих цепей — приобретет же он весь мир».
Жернявский с книгой в руках, торжествуя, подошел к Пролетарскому.
— Цитирую. Евангелие от Матфея. «Какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит?» Каково сказано, а? Две тысячи лет назад — и прямо к сегодняшней встрече нашей!
Самарин расхохотался и хлопнул Пролетарского по плечу, он
— Вот это удар! Лежи, Николай, не брыкайся. Нокаут!
Пролетарский отбросил руку и встал.
— Ну, положим, не нокаут. Можно вопрос, Роман Григорьевич?
— Извольте, извольте.
— Скажите, вот вы сейчас восхищались мыслями о кротости духа, о спасении души... Так?
— Так.
— Вы, как будто, разделяете эти мысли?
— Да, но, повторяю, не все учение. В бога я не верю.
— Не в этом дело.
— А в чем же?
— А в том, что лет двадцать назад у вас на этот счет была иная, прямо противоположная точка зрения. Так?
— Николай, зачем ты это? — Самарин тронул его за плечо.
Пролетарский, не обращая на него внимания, продолжал:
— Уж простите, но нелогично получается: вы ведь в восемнадцатом году руководствовались не евангелием от Матфея, а приказами Колчака, верно?
— Прекрати, Николай! — Самарин сделал попытку встать.
— Замолкни! А когда вам, Роман Григорьевич, кузькину мать показали, вы и нашли себе в утешение сокровищницу эту. — Пролетарский ткнул пальцем в евангелие. — А что делать оставалось, если вам Красная Армия зубы вырвала? Кусаться-то нечем!
— Ну, зачем, зачем ты так! — отчаянно простонал Самарин. — Что тебе тут — комсомольское собрание? Пришли же выпить, посидеть. Неужели нельзя без этих... без этого... горлодерства часа прожить!
— Горлодерства? — Пролетарский недоуменно взглянул на Самарина. — Ты что — грибов поганых наелся? Не понимаешь, о чем речь? Так все на свете пропить можно...
— Друзья, друзья! — Жернявский поднял руку. — Ради бога... Николай Осипович, Георгий Васильевич... Я вовсе не нуждаюсь в вашей защите. Ничего же не произошло. Никто никого не обидел. И спор очень интересный. Не надо только между собой ругаться. Я отвечу вам, Николай Осипович. Да, я воевал против Красной Армии. Да, выполнял военные приказы. Правда, не самого Колчака, а генерала Анатолия Николаевича Пепеляева — я у него служил.
— Роли не играет, — зло ответил Пролетарский.
— Определенную роль играет, — мягко возразил Жернявский. — Если вы интересовались этим вопросом, военные во главе с командующим войсками Енисейской губернии Зиневичем написали в 1919 году письмо Колчаку, в котором требовали передать всю власть ему, Пепеляеву. Если бы Колчак сделал это — возможно, все сложилось бы по-другому. Пепеляев был коренной сибиряк, его любили солдаты. Пепеляева поддерживала вся интеллигенция, эсеры...
— Да какое это сейчас имеет значение, что вы разговор-то в сторону уводите! Слава богу, историю я знаю. «Интеллигенция, эсеры...» Вы мне еще про опричников расскажите. Речь-то о вас идет, а не о вашем любимом генерале. Вот и скажите мне
Жернявский помолчал, машинально листая книжку.
— Жалею, Николай Осипович.
— Так что же вы Иисуса Христа мусолите? Мозги людям пудрите?
— Видите ли, Николай Осипович, истории ведь все равно, что перед ней снимают — шляпу или голову. По здравому размышлению я предпочитаю снять шляпу. Вы верно заметили: кусать-то мне нечем, зубы у меня все вставные. Опять же катар желудка... Нет, в контрреволюционеры я не гожусь. Я обыкновенный старый, пошлый мещанин, который хочет одного — покоя...
В дверь постучали. Жернявский встал.
— Пойду, открою. Только прошу вас, друзья мои, — не ругайтесь. Ну, пусть я буду паршивая, облезлая контра, которую нужно уничтожить как класс. Только вы между собой не ссорьтесь. Это Север — здесь все должны быть друзьями, иначе не выживете. Уж поверьте мне.
Жернявский вышел. Пролетарский помолчал, затем подошел к Самарину.
— Ладно. Поручик прав. В конце концов, встрече это вредить не должно. Мир, а?
Самарин посопел носом, видимо, хотел покуражиться, но махнул рукой:
— Черт с тобой, мир. Только не митингуй больше. Куда годится, — старик в гости пригласил, а его чуть к стенке не ставят.
— Не буду, — усмехнулся Пролетарский, — пей свою водку спокойно.
— А у нас гостья! — раздался голос Жернявского.
Он появился в комнате с девочкой лет четырнадцати, черноволосой, с раскосыми глазами, в пальто нараспашку.
— Знакомьтесь, друзья. Это Иркума Дюлюбчина. Она пришла по очень важному делу. Говори, Иркума.
Девочка, смущаясь, стала объяснять:
— Мы в школе собираем библиотеку. Уже шестьдесят книг собрали... Вот. Может у вас есть книжки? Ребята в школе очень хотят иметь свою библиотеку.
— Конечно, поможем! Поможем, друзья?
Жернявский достал с подоконника «Красную Ниву» и роман Зазубрина. Посмотрел на библию.
— Держи, дружок. Церковные книги ребятам ни к чему. Они хороши для старости, да и то не всегда, как меня в этом только что убедили. А вот эти будут в самый раз.
Самарин виновато развел руками:
— А у меня ничего нет.
Иркума взглянула на Пролетарского.
— У вас тоже ничего нет?
— Есть... только не здесь. У меня в милиции Джек Лондон есть, три тома. Если хочешь, я принесу. Ты ведь в школу идешь? Я тебя провожу, мне все равно по дороге. До свидания, Роман Григорьевич, счастливо, Георгий.
Иркума и Пролетарский ушли. Самарин выразительно посмотрел им вслед.
— Да-а... Начальник милиции у вас действительно... Пролетарский.
— Ничего, ничего, — успокоил его Жернявский, — это знакомство полезно. Приятель начальника милиции — да вам на страшном суде бояться нечего будет! Зря только вы с ним ругаться стали. Ничего, можно списать на молодость. В другой раз будьте осторожнее — с должностными лицами этой категории надо держать ухо востро... Кстати, ваша должность тоже не без преимуществ.