Мы вернемся, Суоми! На земле Калевалы
Шрифт:
По реке на лодках катались женщины в пестрых платьях. В одной из лодок, у руля, сидел мужчина без пиджака, в полосатой рубашке, с ярким красным галстуком. Гребли две нарядные женщины.
Издалека доносились обрывки знакомой мелодии.
— Сволочи, нашего «Стеньку Разина» поют, — удивился Ямщиков.
Невдалеке от моста на зеленом пригорке виднелись избы с палисадниками.
Деревня эта еще в первые дни войны была покинута местными жителями. Теперь же в ней поселились люди, приехавшие из глубины Финляндии. Было известно, что, кроме строителей моста, в этой деревушке стоит
— Я пойду и выясню, в чем дело, — сказал Иван Иванович.
— Рискованно…
— Лучше я пойду, — сказал Павлик.
— Ты — Ямщиков, а я Кийранен, — наставительно произнес Иван Иванович. — Кончен разговор. Кайки!
Он был очень упрям — не переспоришь. И любимое его финское словечко — кайки — означало конец.
Из всей нашей группы только Иван Иванович отлично говорил по-фински. И это решило все.
Хотя мы и забрались так глубоко в тыл врага, что вряд ли нас здесь ждали, затея была очень дерзкая. Но таков уж наш Иван Иванович. Худощавый, невысокий, с длинным носом, с длинными, под скобку стриженными рыжеватыми волосами, на вид тщедушный и немного робкий, на самом деле он человек неожиданных решений, невероятно настойчивый и смелый.
Медленным и как будто даже ленивым движением Иван Иванович стянул с себя гимнастерку. Оставшись в тельняшке, он засучил рукава и неторопливо, с развальцей пошел вниз к речке по крутому склону, пестревшему желтыми огоньками чистотела. И неожиданно для нас вдруг нагнулся и стал собирать цветы.
«Для чего ему это?» — подумал я.
Собрав букетик из собачьих дудок и чистотела, Кийранен продолжал спускаться по склону. На ногах у него были старые сапоги из сыромятной кожи с загнутыми носками — лапикат.
Еще наверху, лежа на плащ-палатке, он высмотрел среди прибрежных кустов и высокой осоки челнок. Оттолкнувшись от берега единственным веслом, Кийранен повел его против течения. И хотя издали казалось, что гребет он нехотя и с ленцой, челнок быстро шел к мосту. Павлик Ямщиков и Якуничев вели дула своих винтовок вслед за движением челна.
Все мы были охвачены одним чувством, каждый понимал свою задачу без всяких приказаний. И все же сердце отчаянно билось, и невозможно было оторвать взгляд от широкой спины Ивана Ивановича.
Даша, прикорнувшая было на плащ-палатке, теперь тоже следила за ним, даже на коленки привстала. Рот у нее полуоткрыт… Эх, Дашенька!
Иван Иванович достиг моста.
К его челноку вплотную подошла лодка. И мы отсюда отлично видели, что женщина что-то говорит ему.
— Я беру на себя кормщика, — сказал Ямщиков и стал целиться в мужчину, который сидел у руля.
Но разговор был, по всей видимости, мирный, потому что Иван Иванович вдруг взял с кормы сорванный им цветок чистотела и ловким движением бросил в лодку. Женщина на лету подхватила цветок и прижала к груди. Мужчине, видимо, это не понравилось, он резко повернул лодку и повел ее к берегу…
— Ой, выдаст, — прошептала, томясь, Даша, — выдаст.
— Бить? — спросил Ямщиков.
— Погоди, успеешь. — Я с трудом удерживался, чтобы не выстрелить.
И
Но что это? От домиков, стоявших у опушки, отчеканивая торжественный шаг, взметая пыль, по дороге шли немецкие солдаты. Больше роты. Они шли к мосту. Что бы это могло значить?..
Я тоже поднял автомат. Если они готовятся окружить нас и другая рота отрезает отход, то, может, лучше сейчас перестрелять десяток-другой немцев, а потом отскочить в лес… Но тогда мост останется невзорванным… Нет. Таким парадным шагом не выходят на операцию.
И Иван Иванович все так же медлительно и равнодушно поворачивает свой челн к берегу, вытаскивает его на песочек, а затем садится на камень на лужайке около моста, закидывает ногу на ногу и привычным жестом вытаскивает из глубокого кармана шелковый малиновый кисет. Затем так же спокойно набивает трубку.
Люди, сидевшие в лодке, перестали грести и смотрят на мост.
Над рекой гремит полковой оркестр, щедро разбрасывая далеко по окрестным лесам звуки немецкого военного марша.
Солдаты выстраиваются по обеим сторонам настила. Две шеренги с каждой стороны.
— Слава богу, слава богу, гребет обратно, — шепчет Даша и счастливо улыбается. Лоб ее усеян крупными прозрачными росинками пота.
Иван Иванович в своем челноке также нарочито медленно плывет обратно. Течение попутное.
А на мосту тем временем появился серый легковой автомобиль с открытым верхом.
Высокий офицер вышел из машины и, пройдя по доскам настила, подошел к тонкой ленточке, протянутой поперек моста, и разрезал ее. Бумажная ленточка, взвиваясь в воздухе, упала на доски. Солдаты закричали: «Хайль!», медленно прошли по мосту. За ними бежали деревенские босоногие мальчишки…
Иван Иванович спрятал челнок на старое место, прошел по бережку дальше и подошел к нам.
Я взглянул на Дашу, и мне показалось, что щеки ее порозовели. Надо будет поговорить с ней после.
— Это у них приемочная комиссия работает, — сказал Иван Иванович.
— Ничего, мы тоже примем мост, — отозвался Душа.
Мост было решено взорвать ночью.
— Хорошо бы еще и офицера захватить, но черт его знает, в какую сторону он поедет. Если влево, то там, в трех километрах отсюда, у дороги, сейчас сидят Шокшин и Аня Олави. Шокшин должен взорвать высоковольтную передачу. И сигналом ему будет взрыв моста. Затем они, так же как и мы, должны уходить на базу.
Только зачем пустили в эту операцию Аню? Мало ли что сама просилась…
Если же офицер поедет вправо, то здесь так далеко от линии фронта, что немцы совсем нас не опасаются…
И я сообщил возникший у меня план Ивану Ивановичу. Он согласился со мной, и нам оставалось только ждать, пока наступит эта летняя, робкая и быстрая, словно не уверенная в себе, ночь, когда почти так же светло, как в пасмурный день, и только все — и люди и вещи — перестает отбрасывать тени.
День был жаркий, комары нещадно жалили, мы лежали на плащ-палатке, и время томило нас своею медлительностью. Но все же наступил вечер.