Мы все были солдатами
Шрифт:
«9 августа. Все время артиллерийский обстрел, с 3-х до 6-ти часов над нами постоянно проносились снаряды. Дома готовятся к праздникам, а мы здесь ежеминутно ожидаем смерти».
Ужас вызывают у него наши «катюши»:
«Сердце остановилось. Моментально загорелась деревня. Все бежали куда могли. Огонь утих. Кругом бушует море дыма. Имеются раненые. 15—20 самолетов бомбят нас. Дома не могут себе представить, какой бой нервов нам надо с собой провести, чтобы продержаться в таком аду».
На следующий день
«Идем на наше старое место. Русские опять прорвали фронт. Прибыли к Урыву. Очень сильный бой. Мы отошли. После этого в пехотном полку разразилась настоящая паника».
С каждым днем настроение ефрейтора падает:
«16 августа. Грустное воскресенье. Много венгерских товарищей поливают своей кровью русскую землю. Убитые покрывают ее. Не успеваем отвозить раненых. И вчера и сегодня в нас била наша же артиллерия».
Но вот от сетований на создавшееся положение и обращений за помощью к богу Иштван Балог переходит к критике окружающего. Ему стали видны недостатки своих начальников в руководстве боем. В нем появляется недоверие к своему командованию:
«17 августа. Русские самолеты бомбят нас. Венгерские самолеты кружились в высоте, не смогли нас найти, чтобы оказать помощь, или боялись. Самолеты нам не помогают. Утром наша артиллерия била в нас. Помоги бог, чтоб скорее окончился этот бой!»
И далее:
«Опять наступаем. Нас все бомбят. Оба раза пришлось отступить. Много убитых и раненых. Теперь только бог может нам помочь! Ему мы доверяем».
«19 августа. Не дождемся улучшения положения. Хорошо бьют русские снайперы. Стоит только показаться, как они тебя продырявят. Обычно смертельно…»
На личном опыте ефрейтор убеждается в храбрости и стойкости советских войск:
«Ужасно отчаянный народ. Воюют до последней минуты, не хотят сдаваться. Святая богоматерь, помоги нам, чтобы никакой беды не случилось…»
На следующий день он записывает:
«О бог, что значит человеческая жизнь?.. Они опять наступают. Подсчитали потери роты: 20 убитых, 94 раненых, трое пропали без вести. Помоги, бог, чтоб скорей окончилась война победой немцев…»
Моральное состояние Иштвана Балога становится все хуже:
«Настроение подавленное. Все друзья ранены. Дай нам бог дальнейшей силы».
Через несколько дней в его дневнике новая запись:
«Перед нами русские уничтожили немецкую дивизию…»
И далее:
«Нам запретили писать домой, лишили нас единственной радости. Будет ли у нас еще домашнее, доброе воскресенье? Будет ли звучать еще песня под окном! Куда нас забросила жизнь? Помнят ли о нас дома? Они не знают, в какой борьбе мы участвуем. Дрожит земля. Кровь покрывает землю. Хрип смерти заполняет минуты затишья, а потом снова начинается ад, дым, огонь и взрывы. Смерть жнет. Даже из облаков она сыплется со страшным ревом…»
Наконец последняя страница незаконченного
«15 сентября. У русских замечательные снайперы. Не дай бог оказаться их целью. Здесь находятся лучшие части русских — сибирские стрелки…»
Закончив читать, я невольно сравнил боевой дух наших гвардейцев с моральным состоянием ефрейтора. Солдаты с такими настроениями долго воевать не будут.
…Со стабилизацией обороны на Сторожевском плацдарме дела у разведчиков пошли неважно. Часто разведгруппы возвращались ни с чем. Причин неудач приводилось много: то наткнулись на минные поля большой глубины, прикрытые проволочными заграждениями с колокольчиками, то разведчиков выдал лай собак, то трава у переднего края была насыщена фосфором, от которого потом светилась одежда, и т. д. Все это были не выдуманные причины, но внезапное их возникновение говорило о недостатках в подборе разведчиков, о плохой подготовке поиска. Начальник разведки дивизии майор И. И. Попов подтвердил, что задачи на проведение поиска он получает внезапно, не имея времени на подготовку. Посоветовавшись, мы провели для разведчиков ряд показных занятий. Несколько раз собирали их для анализа проведенных поисков:
— Что же ты под самым носом у гитлеровцев раскашлялся, — говорит одному из разведчиков командир взвода старший сержант Александр Пригорин. — А ты защелкал затвором, — пеняет Пригорин другому. — Вот немцы и открыли по нас огонь…
В самый критический момент, когда надо было поддержать группу огнем, ручной пулемет, из-за попадания снега в затворную раму, отказал. Пришлось уходить, не выполнив задачу. Пулеметчик, уже немолодой таджик, участник боев под Москвой и Старой Руссой, не оправдывается. Он только просит, чтоб его не отчисляли из взвода, и бурно клянется, что больше такого не допустит…
Уже значительно позже Пригорин рассказал мне, что сразу после разбора пулеметчик отправился к танкистам. Поведав о своей беде, он выпросил у них немного хорошего бензина и веретенного масла. Всю зиму носил он в грудном кармане гимнастерки два маленьких плоских пузырька с бензином и маслом.
По предложению майора Попова каждый взвод разведчиков разбили на две группы. Они устанавливали за намеченным объектом наблюдение, продолжавшееся в течение трех-четырех суток, и только после этого люди шли на поиск. Через три дня с начала организации разведки по-новому появились пленные.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
ЗАТИШЬЕ
…Чем заняты люди на передовой, когда нет активных боевых действий? Работают, несут боевую службу, вспоминают прошлое, говорят о будущем. Чаще всего это высказанные вслух думы о былой мирной жизни, заботы о доме, родных и близких. Вспоминают и героические эпизоды из прошлых боев, обстоятельства гибели товарищей и командиров. Говорят и о более простых вещах — погоде, харчах, куреве, прохудившейся обуви и обмундировании. Иногда, за обедом, ужином, или во время отдыха рассказывают забавные истории и поют песни. Этот раздел моих записей помечен заголовком «Рассказывают гвардейцы».