Мы все горим синим пламенем
Шрифт:
– С вас хватит одной Маринки.
– Что вы имеете в виду?
– Я имею в виду непримиримую позицию вашей дочери: или она – или Ирина. Одной двадцать два года, другой – двадцать один. Или это пустячок?
– Нет, это еще та дилемма, конечно.
– Дилемма! Что-то вы стали очень косноязычны. Выражайтесь яснее: это просто капут.
Алексей Юрьевич явно намерен был взять реванш.
– Перестаньте каркать. Все равно у вас положение гораздо хуже моего.
– Да?
– Да!
– Эх,
– В моей жизни, – задумчиво произнес Горяев, забыв обидеться на слова Оранжа, – не было паршивых собак и вологодских старушек. И я, вроде бы, делаю все правильно. Я поступаю порядочно, мне не в чем себя упрекнуть, по большому счету. Но я чувствую себя жутко виноватым. Мне просто стыдно в глаза дочери смотреть. Жену мне жалко, сына я обожаю. А Ирину – люблю. Да. Я бы не удивился, если бы оказалось, что я ее люблю. Хотелось бы в это верить…
– Все это тоже несовместимо с жизнью, спешу вас утешить. Так что пусть Ирина быстрее беременеет: это хоть какой-то выход.
– А что! – искренне взвился с места Горяев. – В вашей ахинее намечается хоть какой-то просвет. Если угодно – выход.
– Конечно, выход. Будете, как ишак, разрываться на трех работах, и вскоре загнетесь естественной смертью. Падете смертью глупых на жизненном фронте.
– Я уже разрываюсь на трех.
– Три работы, три женщины… В ваши годы надо себя щадить.
– Вы злоупотребляете моей откровенностью, – повел бровью Пилат.
– Извините. Это все оттого, что вы меня разочаровали.
– Как это понимать?
– Я надеялся, что вы, человековед, духовный пастырь, хоть теоретически укажете мне перспективу. Набросайте мне приемлемый сценарий жизни. Что делать?
– Теоретически – вам только в петлю; но на практике бывает и иначе.
– Все это – слова, слова, слова…
В этот момент раздался троекратный стук в дверь.
Сердце Горяева тревожно сжалось.
4
И было от чего!
В дверях стояла, излучая гибельную власть для мужчины, молодая дама. Она была почти одних лет с Мариной, однако выражение ее лица было значительно старше: резковатые скулы и строго определенные черты спокойно и уверенно демонстрировали неласковую красоту. Особо поражала бледная свежесть кожи.
– А это уже, судя по всему, к вам, уважаемый Леонид Сергеевич! – мстительно запел искушенный Оранж.
– Ирина, ангел мой! Не верю собственным глазам!
Сложно было сказать, оторопел писатель от приятного сюрприза или пытался изобразить неземную радость.
– Ваши глаза вас не подводят. Это действительно Ирина. Позвольте представиться: ваш сосед по дому и друг Леонида Сергеевича – Алексей
– Ирина. Очень приятно. Здравствуйте, Леонид Сергеевич! – голос дамы гармонировал с ее обликом: низковатый и грудной.
– Ангел мой, прелесть моя! Само совершенство!
– Леонид Сергеевич хочет спросить, – заворковал Оранж, – как там дела в нашем общем доме, а также вокруг него?
– Все хорошо. Это Катя из ревности или из вредности подпалила матрас.
– По нашим сведениям, это был диван, – осторожно уточнил Алексей Юрьевич.
– Или диван. Какая разница?
– Вы не знаете разницы между диваном и матрасом? Какая наивность!
– Алексей Юрьевич, угомонитесь. Ирина, это он так шутит. От отчаяния.
– Леонид Сергеевич! – ровным тоном начала Ирина.
– Можешь называть меня Леонид…
– В ваши-то годы! – ернически встрял Оранж. – Я бы не смог переступить через порог почтения. Леонид – звучит несолидно. Как-то, знаете, с натугой, с натяжечкой. Это вас не молодит. Вы не находите, Ирина? А вот Леонид Сергеевич – вполне сносно, почти гордо.
– Алексей Юрьевич, вы не могли бы оставить нас наедине? – спросила Ирина в пространство, взглядом отыскивая место для сумочки.
– Я? Вас?
– Вы. Нас. Наедине. У нас свидание.
– Вот это хватка. Аж в зобу дыханье сперло.
– Прошу вас. У нас очень серьезный разговор, – смягчила просьбу Ирина беглой улыбкой.
– Хорошо. Пойду позвоню Марине.
– Жене? – любезно изобразил внимание Горяев, очевидно, чтобы смягчить горечь изгнания.
– Она мне, строго говоря, не жена, но мне тоже есть о чем с ней потолковать, поверьте мне.
Шаги за дверью вскоре стихли и Ирина, преодолевая некоторое стеснение, заговорила ровным тоном.
– Леонид! Леонид Сергеевич, Лёня… У нас будет ребенок.
Горяеву было страшно даже вникать в смысл сказанных слов. И он тихо заговорил, обращаясь, скорее, к себе:
– Не может быть! Иринка, дорогая! За что?!
– Ты хочешь спросить, как это получилось? – было ясно, что Ирина рассчитывала на иную реакцию.
– Нет, как получилось, я догадываюсь. Доигрались. А ты не могла ошибиться?
– Не могла.
Она подошла к нему в упор и прошептала на ухо:
– Все симптомы налицо. По-взрослому. Ты плачешь? – добавила она тоном, каким отчитывают нашкодивших детей.
– Это от радости. Не могу прийти в себя. Что же мы будем делать, дитя мое?
– Во всяком случае, я собираюсь рожать. Розовощекого пузанчика.
– Иногда дети даются родителям как наказание, Ирина.
– Это если неправильно их воспитывать или самому жить неправильно.
Горяева просто перекосило от ее слов.