Мы все обожаем мсье Вольтера
Шрифт:
Брибри слушал восторженно и что-то изящно чертил пером в памятной книжке. По окончании сонаты представил на суд Лоло новые строки, показавшиеся герцогу де Конти сущим бредом, но Камилю де Серизу и Ремигию де Шатегонье понравившиеся. Дю Мэн, который не мог срифмовать и двух строк, пришёл в неописуемый восторг. Аббат же счёл стихи талантливыми, но отвратительными.
…Замок гордый уступом в реке и навершьем в небе купает донжона гранитный гребень, утлой лодчонкой правлю в стремнине дикой вБог весть почему, но все, кто слышали стихи, покраснели. Впрочем, всё, что писал де Шомон, несло отпечаток яркого дарования и смущающей двусмысленности. Говорил ли он о «воротах града Иерусалима, принимающих владыку», или о «чёрном бездонном колодце», на дне коего — «упоение гнетущей жажды», или о «скипетре царя, пронзающем мрак пещерный меж валунов округлых…», или описывал «жилища мрака, гроты, рудники, пещеры тёмные и хладные могилы…» — всем почему-то казалось, что он говорит непристойности, а аббат Жоэль и вовсе не мог отрешиться от мысли, что все эти цветистые образы являют собой мерзейшие аллюзии на богопротивный и противоестественный акт содомский. Похоже, банкир Тибальдо думал также и морщился, герцог оставался безучастен, но маркиза была в восторге.
Лоло окинул Брибри взглядом, от которого аббат внутренне содрогнулся, и снова заиграл.
Реми де Шатегонтье, прогуливаясь по гостиной, подошёл к Люсиль де Валье и что-то тихо спросил. Аббат заметил, что в отличие от других девиц мадемуазель никогда не шарахалась от уродства виконта, смотрела на него скорее с равнодушным вниманием и даже некоторым интересом. Сейчас, в ответ на слова его милости, она лишь вяло покачала головой и произнесла несколько слов, которые из-за звучавшей музыки разобрать было нельзя.
Аббат при этом удивился одному странному обстоятельству. Он посещал салон маркизы уже на протяжении полугода, приходил довольно часто, и часто слышал стихи барона де Шомона, иногда — по настойчивой просьбе маркизы — читал и Тибальдо ди Гримальди, временами кое-что сочинял и Руайан. Но никогда и ничего не писал Камиль де Сериз, а между тем они в былые времена были соперниками по перу. Он осторожно поинтересовался этим у маркизы де Граммон, но удивил её. Её сиятельство пару раз читал что-то, обронила она, но столь невыразительное и несколько… вульгарное, что больше она к нему с подобными просьбами не обращалась.
Аббат удивился тогда, но промолчал.
Тибальдо ди Гримальди, безупречно попадая в мелодический ритм Руайана, негромко бормотал:
De la d'estruction tout m'offre des images. Mon oeil 'epouvant'e ne voit que des ravages; Ici, de vieux tombeaux que la mousse a couverts; L`a, des murs abattus, des colonnes bris'ees, Des villes ambras'ees; Partout les pas du Temps empreints sur l'univers.И
Люсиль де Валье вообще не любила музыку, тем более, в исполнении таких уродов, как Шарло де Руайан. Она придвинулась ближе к камину, протянув к нему руки, словно желая согреться, и вскоре ей удалось оказаться возле аббата де Сен-Северена, рядом с которым пустовало кресло. Старуха де Верней, заметив её ухищрения, усмехнулась, смутив аббата, а виконт проводил Люсиль взглядом, исполненным какой-то брезгливой скуки. Аббат с бесстрастным лицом гладил пальцами переплёт Библии: навязчивость Люсиль, особенно усилившаяся в последние две недели, тяготила. Что ей нужно, силы небесные?
Излишне длинные ресницы отца Жоэля были опущены, их тень ложилась на четко очерченные скулы. Девица в упоении разглядывала красавца аббата и боялась вздохнуть, представляя его в своей постели. Иезуит, не слыша ожидаемых заигрываний, поднял глаза на мадемуазель, без труда постиг её мысли, покраснел, и тем внимательнее стал прислушиваться к игре музыканта.
Старуха молча смотрела на них.
— Я обожаю лютню, — тихо и томно заметила, чуть наклоняясь к аббату, мадемуазель Люсиль, — а вы, мсье де Сен-Северен?
Аббат вздохнул. Девица так же любила музыку, как он — навоз и топкую грязь на улицах, но во лжи мадемуазель уличать было бессмысленно. Признайся он, что ему нравится музыка — надоедливая особа сразу утомит расхожими фразами о музыкальной гармонии, а если сказать, что он не любит лютню — может выйти и того хуже — Люсиль де Валье может предложить ему пораньше уйти, чтобы не слушать эти заунывные мелодии и прогуляться в Люксембургском саду… Аббат не любил выбирать из двух зол, предпочитая искать варианты пусть более сложные, зато беспроигрышные в перспективе. Он ответил, что не является меломаном, но прекрасное исполнение его сиятельства доставляет ему большое удовольствие и позволяет скоротать время до прихода мсье де Машо, с которым ему необходимо встретиться. Так, проскользнув гибким угрём между угрожавшими ему опасностями, де Сен-Северен приободрился, правда, ни на минуту не теряя бдительности.
Старуха усмехнулась.
Глава 5. «Кошмарные новости…»
Тут, однако, музыкальный пассаж его сиятельства был неожиданно и грубо прерван. Внизу послышались крики, стоявший у клавесина де Руайан, опустив инструмент, первым увидел, как появившийся на лестничном пролёте полный мужчина натолкнулся на лакея с подносом, который тот от неожиданности выронил. Опрокинутый поднос загремел вниз по ступеням парадной лестницы, бокалы с хрустальным звоном разлетелись вдребезги и несколько секунд спустя в гостиную спиной вперед влетел ливрейный лакей, пытавшийся удержать забежавшего сумасшедшего, истерично машущего руками и задыхающегося.
Тут маркиза узнала своего племянника Жана де Луиня, и сделала лакею знак оставить гостя в покое.
Жан несколько минут пытался отдышаться, бокал вина, протянутый аббатом, помог ему несколько прийти в себя. Выпив его залпом, он тяжело опустился в кресло и запрокинул голову. Жан де Луинь, полный блондин с приятным округлым лицом и широко расставленными живыми глазами, которого близкие друзья фамильярно называли La brioche, Булочка, был известен как человек, которого трудно было вывести из себя и даже просто обеспокоить, и все, поняв, что случилось нечто необычное, умолкли, столпившись около него, ожидая интересных новостей.