Мы жили в Москве
Шрифт:
Владимир Высоцкий, воистину народный поэт нашего времени, был актером Таганки и строптивым воспитанником Любимова.
* * *
Из нашего старого дома последней уезжала весной 1976 года дочь Светлана. Вечером в опустевшей квартире, где оставались столы и несколько скамеек, собрались наши друзья и друзья наших дочерей. Мы прощались с кровом, под которым прожило пять поколений нашей семьи.
В этой квартире праздновали дни рождения, свадьбы, защиты диссертаций, выход книг и ее обитатели, и многие друзья.
В
* * *
В майский день 1964 года в нашем доме встретились самые разные надежды.
Мы все надеялись, что скоро освободят Бродского.
Молодые актеры надеялись на то, что их театр станет самым лучшим в Москве, в Союзе.
Наталья Долинина надеялась на успех своей пьесы и новых задуманных ею пьес и книг.
Р. собирала материалы для книги о Мартине Лютере Кинге. Л. написал первые главы книги о Брехте и продолжал работать над большой книгой о Гете. После февральской поездки 64-го года в ГДР мы надеялись, что поедем снова туда и дальше на Запад к Бёллю.
Некоторые надежды осуществлялись, и это рождало новые, все более беспочвенные надежды, укрепляло старые иллюзии.
В тот майский день у нас в доме впервые собирали передачу для ссыльного.
Тогда возник фонд, упоминаемый в записке Лидии Чуковской, который мы называли еще "наш Красный Крест". Одним из его создателей и постоянных, неутомимых деятелей была Сара Бабёнышева. Мы не можем назвать другие имена - тех, кто живет в России.
В 1966 году уже во многих домах собирали передачи для Синявского и Даниэля.
В 1974 году Александр Солженицын объявил о создании Общественного фонда, которому передал все гонорары от изданий "Архипелага ГУЛага"; и с тех пор действовали как распорядители К. Любарский, А. Гинзбург, С. Ходорович и другие.
В последующие годы в нашей новой квартире на Красноармейской улице одни приносили, другие уносили сумки, чемоданы, тюки для заключенных, их семей, для ссыльных.
В семидесятые годы становилось всё больше посылок от зарубежных друзей.
Когда в 1976 году "неизвестные злоумышленники" проломили голову Константину Богатыреву - другу Пастернака и Сахаровых, к нам приходили посылки с лекарствами от Генриха Бёлля и других немецких, австрийских, швейцарских писателей.
В 1979 году, в дни Международной книжной ярмарки, американские издатели притащили несколько больших мешков - витамины, лекарства, разнообразную одежду.
Все это потом распределяла Татьяна Великанова - она и Анатолий Марченко с самого начала были деятельными участниками Фонда помощи.
Не прошло и двух лет, и передачи собирали уже для них обоих - Татьяна в ссылке, Анатолий в лагере.
Посылок и передач становилось
* * *
Из дневника Л.
17 мая 65 г. В ЦДЛ - встреча с зам. пред. Верховного Суда Теребиловым. Сдавленный череп, лицо в жировых складках, холодные пустые глаза. Говорит бойко, с претензиями на образованность, но обороты и произношение канцелярско-газетного жаргона: "показывают о том", "имеет место низкий уровень", "присяженные заседатели", "всемирно известный гуманизьм нашего советского суда"...
Я пытался заговорить о Бродском. Он схватился за голову - дешевый актерский пафос: "Не надо, не надо! Не оказывайте давления. Это дело сейчас на рассмотрении. Если вы начнете здесь обсуждать, я должен буду давать себе отвод". Но дальше сам же заговорил, врал, путал: "Бродский сейчас в лагере под Иркутском" (в действительности он был не в лагере, а в ссылке в Архангельской области). Говоря уже о чем-то другом, опять ко мне: "Надо признать, товарищ Копелевич, что ваш Бродский не отвечает кондициям".
На мой вопрос: "Какие именно кондиции предусмотрены Уголовным кодексом?" - опять замахал руками, и на меня зашикали.
Он умильно рассказывал о демократических порядках в Верховном Суде и при этом заметил, что "происходит необходимое ужесточение карательной политики". Доверительно, - мол, товарищи писатели не выдадут, оглашаю секретные материалы, - прочитал несколько писем со множеством подписей из разных городов - требование смертной казни для малолетних убийц и насильников, 12-14-летних мальчишек. Некоторые требовали вешать публично.
И он говорил об этом почти сочувственно, мол, вот как наш народ возмущается ростом преступности. И взывал к нашему сочувствию: каково им, верховным судьям, противостоять такому нажиму снизу, отстаивать нормы закона и гуманности! Он оправдывал применение обратной силы закона о смертной казни за крупные хищения и взятки. "Каждый такой случай рассматривается особыми правительственными комиссиями". Я спросил: "Значит, эти комиссии выполняли функции суда и приговаривали к смерти преступника, которого сами не видели, не допрашивали, и приговаривали по закону, принятому уже после его ареста?"
Ответа не было.
* * *
На что же я тогда все-таки надеялся, на что рассчитывал? Позднее уже было неловко вспомнить, но вспоминать нужно.
Я всё еще по-марксистски надеялся на развитие материальной базы - так же, как и некоторые друзья, - на развитие научно-технической революции, на то, что "электронные отделы кадров", кибернетические роботы-контролеры избавят от склок и доносительств (20 лет спустя я с ужасом узнал о новых высотных зданиях КГБ, заполненных компьютерами).