Мы живем неправильно
Шрифт:
– Хорошо, Паша, – вмешиваюсь я, для уверенности упираясь карандашом в стол. – А вот бомжи? Бомжи, например? Которые в метро спят?
– Они потому и спят, что метро взрывают постоянно, – неожиданно вмешивается Тангенс. – Это их дом и есть. Они его защищают. Разве не ясно?
– Боюсь, – говорю, – что даже слишком. Пронзительно ясно, прояснено. Свежий воздух глотками из форточки, живая вода.
– Дом. Квартал. Улица. Где кончается Родина? – испытывает Алекс Пашу.
– Не знаю, – говорит Паша неуверенно. – Там, где не видно… Где мы детям гулять не разрешаем…
Ни один разговор
28
Информация в наше время просачивается быстро и без затей. На следующий день мы уже любуемся по Пятому каналу на выступление небезызвестного Генриха Эдирбаджета, того самого, у которого в голове застряло пять серебряных пуль и который лоббировал повышение пошлин на алюминиевую банку.
– Что это такое! – распространяется Эдирбаджет в телевизоре, поправляя налипшую на лоб глазурованную прядь. – Безобразие! Если ты обогнал свое время – умри и подожди в виде души!
– Кого вы имеете в виду? – подхалимски интересуется наш бывший сотрудник Вайс, которого за его связи взяли в телевизор.
– Я, конечно же, имею в виду этих господ из «Эроса и Фемиса»! – Эдирбаджет капризно топает башмаком. – Они… ужасные, ужасные! – голос экс-министра дает петуха. – Они строят дома на песке… на воде… на варенье! Они вызывающе используют новые технологии и сбивают цены на недвижимость, как сливки в масло!
– Вы хотите сказать «взбивают» или «вздувают»? – осторожно уточняет связанный Вайс. – Что делается с ценами: они идут вверх или вниз?
Эдирбаджет думает недолго:
– Вверх или вниз, но всегда направо! Вы можете увидеть эту динамику, если посмотрите на мой график.
Графики господина Эдирбаджета. Мне страшно становится, когда я смотрю на эти графики. Сам я не большой любитель чертить схемы. Даже когда я писал статьи, для которых были нужны доли прибыли и рынка, в процентах и в рублях, я никогда не звонил в пресс-службы, чтобы их узнать. В пресс-службах сидят сплошные вруны. Я рисовал график сам, из головы; выходило проще и точней. Тоще и прочней.
– Они сепаратисты! – выдает Эдирбаджет. – Они хотят ввести в своем доме собственную армию и уже ввели собственные сRe: дства массовой информации, а также бюджет, который используют на беззаконные цели!
(Тангенс за компьютером пригибается.)
– Они ездят на вызывающе дорогих машинах, таких как «ламборджини» и «майбах»! Они делают себе… – Эдирбаджет несколько секунд сверлит нас своими вакуумными глазами, – …навороченный тюнинг!
– Это ужасно, ужасно! – пародируя Эдирбаджета, верещу я прямо ему в лицо, поставив голову на руки. – Ты ничего с нами не сделаешь, сумасшедшая фашистская обезьяна. У тебя ничего не выйдет.
Снег, солнечный день, яичница на черной сковороде. Сашка цепляет вилкой кружок сардельки и говорит, обводя взглядом нашу новую кухню:
– Здесь можно шары катать.
– Да-а! – поддерживаю я. – Круглое тело катится, а квадратное тащится.
Шестнадцатый этаж. В окне – выцветшие снежные поля, внизу заводы, небесные слои (желток, белок) перемешивает-перемещает
– Александр Александрович просил тебя прийти познакомиться, – говорю я. – Его заинтересовал шрифт «Эрос и Фемис».
– Но ведь его придумала не я, а этот ваш Дмитрий Михайлович.
– Он придумал почерк, – возражаю я. – Почерк и шрифт – немного разные вещи. И потом, ему могут понадобиться и какие-нибудь другие варианты этого шрифта.
– Окей, – говорит Сашка. – А ты не пожалеешь?
Александра, Александра, этот город наш с тобою, стали мы его судьбою, ты вглядись в его лицо. Повнимательней.
– Я хочу сделать строительный магазин, – говорит ААА+ Сашке. – Все для ремонта. Там же можно будет купить и квартиру. Представляете? Офисы агентства недвижимости, здесь же – юридическое оформление договоров. Большущий ангар. Поэтому мне нужны дизайнеры.
Я впервые об этом слышу. ААА+ множит сущности с необыкновенной легкостью. Все происходит так, как он говорит. Он скажет – и все послушно происходит.
– Воблер – это когда реклама свисает сверху, – разъясняет ААА+. – Свисает, как китайские колокольчики. Карусель: олени, медведи. Самолетики из баранок. И у каждого в руках рыба. Карусель – это всегда немножко ретро. Или, может быть, три… триграммы? Триопли? Триггеры? Как это называется – эти рекламные щиты, на которых сменяются три разные картинки? На них бывает такое время «между собакой и волком», когда одна картинка накладывается на другую. Вы хотели бы этим заниматься, Александра?
– Да-а, – тянет Саша, тараща глазищи на чертеж из ниток посредине кабинета. – Хотела бы!
ААА+ стряхивает пепел. Компьютеры мерцают. В золотых зеркалах сон.
– Я бы хотел строить дом из букв, – говорит ААА+. – Из шрифтов. Это было бы интересно. В сущности, этим мы и занимаемся, но недостаточно. Буквы в строительстве недостаточно осязаемы и с точки зрения информации – почти не играют. Я не люблю барочную избыточность. А вы, Александра?
Сашка тоже не любит барочную избыточность. Я часто чувствую, что и меня-то ей иногда слишком много. Я утомляю ее, словно праздник. Все-таки, как я ни стараюсь видеть только черно-белые сны, мне никак не удается окончательно. А Арефьева всегда мало. Его всегда хочется еще. Как сахарной ваты. Как Тангенсу – виртуальных денег, которые он делает из воздуха и на ветер же выбрасывает.
Саша показывает ААА+ матрешку собственного изобретения:
– Яблоко, – показывает она, – в нем – лимон, в нем – персик. В самом нутре – ягоды.
– Арбуз, – предлагает ААА+. – И пусть все это будет ярких флюоресцентных цветов.
– Эстетика склада, – говорит Сашка. – Яркие пятна. Чем ярче, чем больше всего на свете, тем все серее и незаметнее из космоса.
– Разрисуем, – подмигивает Арефьев, – и можно смывать: нам этот город больше не понадобится.
Медленно поворачивается дверь, поскрипывая; небо, разведенное розовой водицей, переливается через край; тишина дрожит, как застывший холодец. Мороз затаился в дровах, в замках амбаров. День не кончается, снег скрипит все крепче: круц! курц! цифр!