Мы живые
Шрифт:
Подносы опустели молниеносно; гости с нетерпением подняли в руках бокалы. Виктор поднялся, и болтовня мгновенно утихла. Воцарилось торжественное молчание.
— Дорогие друзья, — зазвучал его ясный, вкрадчивый голос. — У меня не хватает слов для того, чтобы выразить вам всем глубокую благодарность за любезность, оказанную вами в этот знаменательный день моей жизни. Давайте поднимем бокалы за человека, который дорог моему сердцу не только как родственник, но и как человек, являющийся блестящим примером нам, молодым революционерам, вступающим на путь служения делу пролетариата, как человек, посвятивший этому всю свою
— Послушайте, вы, сопливая молодежь. Я был сослан в Сибирь потому, что, видя, как люди умирают от голода и нищеты под царским сапогом, я выступал за свободу. Но до сих пор люди умирают от голода и нищеты и гибнут, втоптанные в грязь. Только теперь сапоги — красного цвета. Я провел четыре года в ссылке не для того, чтобы сегодня банда упоенных властью кровожадных безумцев, имеющих о свободе еще более смутное представление, чем поборники царизма, угнетала народ сильнее, чем когда бы то ни было! Ну что же, пейте что хотите, пейте до тех пор, пока не потеряете остатки вашей нечистой совести, пейте за что хотите. Но когда вы будете пить за Советы, не вздумайте пить за меня!
Воцарившееся в комнате гробовое молчание внезапно нарушил звучный хохот Андрея Таганова.
Павел Серов вскочил, положив руку на плечо Виктору, и, поднимая бокал, закричал во весь голос:
— Товарищи, даже в рядах рабочих есть предатели! Давайте выпьем за тех, кто верен нашему делу!
Затем шум стал нарастать, послышался звон бокалов, гости стали говорить громко и похлопывать друг друга по плечу, наконец все слилось в общий гул. На Лаврова никто не обращал внимания.
Только Василий Иванович медленно подошел к нему и посмотрел прямо в глаза. Затем он протянул бокал и предложил:
— Давайте выпьем за счастье наших детей, несмотря на то, что вы не верите, что они будут счастливы. Я ведь в это тоже не верю.
Они выпили.
На другом конце комнаты Виктор, схватив Маришу за руку, потащил ее в сторону, шепча ей в ухо побелевшими губами:
— Ты, дура набитая! Почему ты не рассказала мне о нем раньше?
— Я боялась, — лепетала Мариша, щурясь от нахлынувших на глаза слез. — Я знала, что тебе это не понравится дорогой… Дорогой, ты не должен был…
— Заткнись!
Пили одну рюмку за другой. Виктор припас большое количество бутылок, и Павел Серов помогал откупоривать их. Подносы со сладостями были опустошены. На столе грудились грязные блюда. Было разбито несколько бокалов. Под потолком, подобно неподвижному голубому облаку, висел дым от папирос.
Семья Мариши ушла. Галина Петровна, которую повело в сон, пыталась изо всех сил держать голову прямо. Александр Дмитриевич похрапывал, опершись головой на подлокотник кресла. Маленькая
Лидия обняла Маришу за талию.
— Великолепно, — произнесла Лидия низким печальным голосом, — это просто великолепно.
— И что же, по-твоему, великолепно? — поинтересовалась
Мариша.
— Любовь, — ответила Лидия. — Романтика. Вот именно: романтика… Сегодня, к сожалению, редко можно встретить любовь. Избранники для дара сего немногочисленны… Мы скитаемся по нашему бренному миру в поисках романтики. Но никаких прекрасных чувств, увы, не осталось. Приходила ли тебе когда-нибудь в голову мысль, что никаких прекрасных чувств сегодня не существует?
— Это ужасно, — отозвалась Мариша.
— И печально, — вздохнула Лидия. — Да, это действительно очень печально… Тебе, девочка, очень повезло… Но все же это печально… Послушай, я сыграю для тебя что-нибудь прекрасное… Что-нибудь прекрасное и печальное…
Она неуверенно принялась перебирать по клавишам, наигрывая какой-то цыганский романс; ее пальцы то судорожно неслись по клавиатуре, извлекая резкие звуки, то задерживались на протяжных печальных аккордах, срываясь временами на фальшивую ноту. На протяжении всей игры Лидия темпераментно вскидывала голову в такт музыке.
Андрей прошептал Кире:
— Пойдем, Кира. Позволь мне отвезти тебя домой.
Он указал на Лео, который сидел на кресле на другом конце комнаты, высоко запрокинув голову. Одной рукой он обнимал за талию Риту; другая его рука лежала на плече хорошенькой блондинки, которая заливалась смехом после каждого произнесенного им слова. Голова Риты покоилась на плече Лео, а ее рука ласкала его взъерошенные волосы.
Кира молча поднялась и, оставив Андрея в одиночестве, направилась к Лео. Подойдя к нему, она мягким голосом сказала:
— Лео, нам пора ехать домой.
Он сонно отмахнулся от нее:
— Оставь меня в покое. Убирайся отсюда.
Вдруг Кира заметила, что Андрей стоит рядом с ними.
— Вы бы выбирали выражения, Коваленский, — бросил он. Лео оттолкнул Риту, а заливающаяся смехом блондинка соскользнула на пол. Нахмурившись, он сказал, указывая пальцем на Киру:
— А тебе лучше вообще держаться подальше от нее. Тебе следует прекратить посылать ей подарки, часы и все такое прочее. Мне это не нравится.
— Какое право вы имеете выказывать свое недовольство этим? Лео встал, покачиваясь и зловеще улыбаясь:
— Какое право? Я тебе скажу, какое право. Я и…
— Лео, — решительно вмешалась Кира. Она говорила громко, взвешивая каждое слово и не сводя с него глаз, — на тебя все смотрят. Итак, что ты хотел сказать?
— Ничего, — огрызнулся Лео.
— Если бы вы не были пьяны, то… — начал Андрей.
— То — что? А ты выглядишь трезвым. Но все же ты недостаточно трезв, раз ставишь себя в дурацкое положение, волочась за женщиной, к которой ты даже не имеешь права подойти.