Мяч круглый, поле скользкое
Шрифт:
В марте пациентам объявили, что их реабилитация подходит к концу. В санатории-профилактории появилось ещё несколько новых домиков, то и дело стали приезжать машины, откуда выгружали субъектов в разной степени распада личности. Кое-кого Вадим даже узнавал, но ассоциировались эти люди с самыми неприятными временами в его жизни, и возобновлять такие знакомства он не рвался. Пятого апреля ему исполнялось 33, и он надеялся, что в этот день уже точно будет дома с женой и как следует отпразднует — морсом и взваром, конечно же! Предаваясь таким приятным мыслям, Степанов вышел, как у них принято было говорить, за околицу и присел на скамеечку в прореженной и расчищенной рощице с удобными
— Дядька! Дядька! А ты гном?
Рядом с Вадимом стояла генеральская внучка (правнучка?) и дёргала его за штанину.
— Чего, шпингалет?
— Дядька гном, смоти! У мея в книське пъо тебя на-и-со-но-во!
Девочка вскарабкалась на скамейку рядом со Степановым, развернула у него на коленях большую мягкую книжку-альбом с красочными картинками и принялась что-то щебетать, тыкая в нарисованных героев пальчиком. Страницы были немножко искаляканы цветными карандашами — очевидно, его новая знакомая готовилась стать великой художницей.
— Во! Ето ты!
На иллюстрации, которую малышка гордо сунула Вадиму в самую физиономию, был изображён какой-то мужик в кольчуге и с огромным топором. Мужик был ужасно плечистый, с широким красным лицом, могучим орлиным носом и сросшимися над ним кустистыми бровями. А ещё у него на вооружении имелась чёрная борода чуть не до пупа, заплетённая в косички. Степанова разобрало веселье: действительно, эту рожу он видел с утра, когда умывался на дворе над жбаном с чистой колодезной водой. В первые дни пребывания в санатории он и думать боялся о том, чтобы бриться — уж больно горела кожа от Доброславовых снадобий, а потом как-то и привык. Жёсткая как проволока чалдонская бородища с седым клоком посередине отросла уже на добрую ладонь, и Вадим приучился её аккуратно подстригать и расчёсывать, чтобы не выглядеть лешим, хоть волхв и морщился на такое попрание естественной мужской красоты.
— Выходит, я… — Степанов со смехом погладил егозу по светленькой головёнке. Детей у них с женой не было. Вадиму вдруг нестерпимо захотелось немедленно оказаться дома. Это — ошибка, которую необходимо исправить как можно скорее.
— А считать ты умеешь? — вспомнил, как мать учила младшую сестрёнку.
Степанов поставил девчушку перед собой и взял её малюсенькую ручонку в свою лапищу:
— Жили-были в домике маленькие гномики:
Тики, Пики, Лики, Вики, Чики…
— Вадим толстенными своими сардельками принялся загибать розовые пальчики.
— Раз, два, три, четыре, пять
— проделал то же со второй ладошкой.
— Стали гномики стирать!
— потёр кулачками девочки друг о друга.
— Исё!!!
В день, когда «Кайрат» вышел из коротенького предсезонного отпуска, игроки собрались в раздевалке Центрального стадиона, обмениваясь рассказами от том, где побывали, что повидали и сколько усидели. Все, кто остался в команде после прошлого сезона, были на месте. Ох и повезло тогда — кабы не странный регламент с одной всего вылетающей командой из двадцати двух, могла б и беда стрястись! Неужто руководство и капли гордости не имеет? Уж какого-нибудь
— Вот, ребята, пополнение вам прибыло!
— Это ещё что за Ермак Тимофеевич? — фыркнул кто-то из уголка, занятого молодёжью. — Сибирь покорять нас поведёт?
— Пасть прихлопни-ка, пехота — галка залетит в ворота, — не задумываясь ответил привычной частушкой Вадим Степанов. Он слыл великим мастером сочинять подобные экспромты по поводу и без, и порой до слёз веселил товарищей складными остротами. Ну, сейчас не очень гладко получилось — так ведь сколько практики не было?
— Атаман… — выдохнул рыжий здоровяк с носом-картошкой на круглом нерусском лице. Витька Абгольц.
— Витька. Стой… — Вадим хлопнул себя по ногам и притопнул:
— Раз играли мы в футбол,
А Витёк, зараза,
Стрельнул мячиком мне в глаз,
Целых, гад, три раза.
— Стёпа!!! — заорал жгучий красавец брюнет, похожий на киноактёра. Серёга Квочкин.
— Ну что, казачки? — ощерился капитан железными передними зубами. — Поиграем в футбол, чертяки?
Глава 6
Событие второе
Стоят школьник и пенсионер на остановке. Пенсионер чихнул. Школьник:
— Будьте здоровы.
— Спасибо.
— Да не за что.
— Да не стоит.
— Не умничай.
— Да пошёл ты!
Шло совещание по подготовке к весеннему севу. Пётр слушал цифры по селектору о готовности областей и думал: какого хрена время теряет, что может изменить? Порычать на карагандинцев, дать команду пару тракторов лишних сделать в Павлодаре, чтобы им помочь? У него 14 миллионов населения — и вот из-за двух тракторов терять почти целый день. И не бросишь слушать. В этом же кабинете сидят все руководители республики и строчат ярко-красными шариковыми ручками в блокнотах — надо пример показывать. Когда, наконец, партия и вообще все кому не лень прекратят руководить колхозами и совхозами? Когда студентов, школьников и целые рабочие коллективы перестанут на месяц гнать на битву за урожай? А ещё ведь и армия.
И тут открывается дверь, на пороге в полный рост вырастает Филипповна и призывно машет рукой. Какая-то хрень… Он секретарю как-то недавно разрешил отрывать себя от таких бесполезно-полезных оперативок только в случае, если кто из Политбюро или министров союзных домогается. Дисциплину ведь надо с себя начинать. А тут граблями загребает, да истово так! Народ из оцепенения вышел, стал поглядывать.
— Масымхан Бейсебаевич, — обратился к предсовмина Бейсебаеву, — Проводите пока без меня, что-то случилось, видимо. Если надолго, то потом по Караганде подготовьте предложения.
Вышел Пётр в приёмную. Трубка снята не на правительственном телефоне, а на красном. Всё чудесатей и чудесатей. Он этот номер давал далеко не всем — и, точно, как-то ещё зимой Тамаре Филипповне сказал, мол, если по красному звонят, то это важно.
— Тишков слушает, — прикрыл трубку, — Тамара Филипповна! Стакан чаю горячего, и, как совещание закончится, слесарей в кабинет. Там холодно.
— Пётр Миронович, это вас я беспокою — Хитрый Михей, — мелко захихикала красная трубка.
— Неожиданно.