Мясная муха
Шрифт:
Бентон выключает кондиционер и открывает окно. Свежий ветерок касается его горящих щек, он закрывает глаза, вдыхает запах весны. Неожиданно воспоминание о тех днях, когда он был жив, когда был с Кей, всплывает в его памяти, и сердце разрывается от боли.
— Она знает?
Марино проводит рукой по лицу:
— Господи, давление меня доконало. Скачет, словно я градусник какой-то.
— Скажи мне, — Бентон подставляет лицо под свежий поток воздуха, затем снова поворачивается к Марино. — Она знает?
Марино вздыхает.
— Да нет же, черт. Она не знает. И никогда не узнает, если ты сам ей
Он идет к двери, обуреваемый горем и яростью:
— Я думал, ты будешь мне благодарен.
— Я благодарен тебе. Я знаю, ты хотел как лучше, — Бентон идет за ним. По лицу невозможно понять, что он чувствует. Он обладает просто сверхъестественным умением сохранять самообладание. — Я знаю, ты не понимаешь, Пит. Может, когда-нибудь поймешь. Прощай, Пит. Я не хочу больше тебя видеть. Пожалуйста, не принимай это на свой счет. Ты здесь ни при чем.
Марино дергает ручку двери, чуть не вырывая ее:
— Отлично, пошел ты... Только не принимай это на свой счет.
Они стоят лицом к лицу, словно два человека, сошедшихся в битве, никто из них не хочет делать первый шаг, никто из них не хочет, чтобы другой ушел из его жизни навсегда. Темные глаза Бентона пусты, словно этот человек исчез. Сердце Марино бешено колотится, он осознает, что нет Бентона, которого он знал, и ничто не сможет его вернуть.
Марино придется как-то рассказать об этом Люси. Ему придется признать, что его мечта спасти Бентона, вернуть его Скарпетте, навсегда останется лишь мечтой.
— Это не имеет смысла! — срывается Марино.
Бентон прикладывает указательный палец к губам.
— Пожалуйста, иди, Пит, — тихо говорит он, — это и не должно иметь смысла.
Марино медлит, он стоит на тусклом лестничном пролете, перед квартирой 56.
— Хорошо.
Он нащупывает сигареты и, доставая их, роняет несколько на пол.
— Хорошо... — он хотел произнести имя Бентона, но осекся, наклонился за сигаретами и стал неуклюже подбирать их с пола.
Бентон смотрит на него с порога, не помогая собрать сигареты, не в силах двинуться с места.
— Береги себя, Пит, — ровным голосом говорит Бентон. Ни один мускул не дрогнул на его спокойном лице.
Марино поднимает на него глаза. Он стоит на лестничном пролете. Его брюки цвета хаки порвались, видна белая ткань шортов.
Он не выдерживает:
— Ты что, не понимаешь, ты можешь вернуться!
— Это ты не понимаешь, что мне не к чему возвращаться, — Бентон говорит так тихо, что его едва можно услышать. — Я не хочу возвращаться. А теперь убирайся к чертям из моей жизни и оставь меня в покое.
Он захлопывает дверь и бросается на диван, закрыв лицо руками. Снаружи Марино барабанит в дверь.
— Да, ну тогда наслаждайся своей хорошей жизнью, ты, засранец, — кричит он. — Я всегда знал, что тебе на всех наплевать, и на нее в том числе, чертов псих!
Шум внезапно прекращается.
У Бентона перехватывает дыхание, он тщетно прислушивается. Неожиданная тишина хуже
— Я умер, — бормочет Бентон, сжимая руками голову.
— Ничего не имеет значения. Я умер. Я Том. Том Хэвиленд. Том Спек Хэвиленд, — он тяжело дышит, его сердце бешено колотится. — Я родом из Гринвича, Коннектикут...
Он поднимается с дивана, подавленный и разбитый, комната становится темной, воздух — тяжелым. Бентон все еще чувствует запах сигарет Марино, и этот запах пронзает его, словно молния. Осторожно подойдя к окну, так, чтобы его не было видно, он наблюдает за Марино, медленно шагающим вдоль погружающейся в сумрак улице.
Тот останавливается, чтобы прикурить, оборачивается и смотрит на невзрачное здание, глазами пытаясь отыскать квартиру 56. Ветер подхватывает дешевые прозрачные занавески, и они вырываются из окна, словно белые призраки.
24
В Польше полночь.
Люси проезжает мимо старых русских грузовиков времен Второй Мировой, иногда ныряет в бетонные туннели и снова выезжает на скоростное шоссе, по бокам обсаженное деревьями. В голове вертится одна единственная мысль — как легко было объявить Рокко Каджиано преступником. Одного ее сообщения оказалось достаточно, чтобы поставить на уши правоохранительные органы стольких стран! Конечно, информация, которую она послала, законная. Рокко Каджиано действительно является преступником, это всем известно. Но до недавнего времени, пока она не получила доказательство хотя бы одного из его преступлений, у нее, как и у любого другого человека, так же заинтересованного в его аресте, были связаны руки. Оставалось лишь тихо его ненавидеть.
Один телефонный звонок.
Люси позвонила в Центральное бюро Интерпола в Вашингтоне. После того как она представилась — естественно, своим настоящим именем — ее соединили с главным офицером связи по имени МакКорд. Потом они проверили, есть ли у них что-нибудь на Рокко Каджиано, но, конечно, ничего не нашли, даже упоминания о том, что этому человеку стоит уделять больше внимания при обысках и проверке на границе и в международных аэропортах.
Сейчас Рокко Каджиано около тридцати пяти. Никогда не привлекался к уголовной ответственности, нажил состояние якобы благодаря своим скандальным адвокатским процессам, но, по сути, огромным богатством и властью он обязан своим настоящим клиентам — Шандонне. Хотя называть их его клиентами неправильно. Они владеют им. Они его прикрывают. Он еще жив только потому, что они этого хотят.
— Проверьте убийство тысяча девятьсот девяносто седьмого года, — сказала Люси МакКорду — Новый год на Сицилии. Журналист по имени Карлос Гуарино. Убит выстрелом в голову, тело сброшено в сточную канаву. Он работал над статьей о Шандонне, кстати, очень рискованное занятие. Незадолго до этого разговаривал с адвокатом, представляющим интересы Жан-Батиста Шандонне...
— Да, да. Я знаю об этом деле. Человек-волк, или как там его называют.
— Он работал в «Пипл» или «Таймс», неважно. Сейчас, я думаю, все знают о серийном убийце Жан-Батисте, — ответила Люси. — Гуарино убили через несколько часов после беседы с Каджиано.