Мясной рулет. ВСТРЕЧИ С ЖИВОТНЫМИ

Даррелл Джеральд

Я с гордостью любовался своей колючей семейкой, предвкушая, как однажды вечерком вынесу их погулять в сад и угощу тончайшими яствами вроде слизня или садовой земляники. Увы, моей мечте не суждено было осуществиться. Мне было необходимо уехать на целый день, да еще с ночевкой. Брать с собой целый выводок ежат было неловко, и пришлось оставить их на попечении моей сестры. На прощанье я еще раз напомнил ей о прожорливости ежат и наказал, чтобы она ни под каким видом не давала им больше чем по одной бутылочке - пусть хоть испищатся до хрипоты.

Как будто я не знал свою родную сестру!

На следующее утро, когда я вернулся и спросил, как там мои ежата, она посмотрела на меня как на детоубийцу. Она заявила, что я приговорил бедных крошек к медленной и мучительной смерти от голода. Жуткое предчувствие сжало мне сердце, и я спросил, поскольку бутылочек она скармливала им за раз. По четыре,

заявила она, и просто любо поглядеть, какие они стали гладенькие и полненькие. Да уж, полненькие, спору нет. Животики у них так раздулись, что лапки даже не доставали до земли. Они были похожи на немыслимые колючие футбольные мячики, к которым по ошибке прилепили четыре лапки и рыльце. Как я ни бился, ничего поделать не мог - все они погибли за одни сутки от острого воспаления кишечника. Сестра, конечно, горевала больше всех, но я подозреваю, что она заметила, с каким неприступным видом я слушал ее покаянные рыдания, и поняла одно: больше никогда в жизни я не доверю ей своих питомцев.

Далеко не все животные так нянчатся со своими отпрысками, как ежиха. Многие из них, можно сказать, относятся к семейным обязанностям довольно небрежно, как и многие из нас. Взять хотя бы кенгуру. Кенгурята рождаются недоношенными - фактически это просто эмбриончики: самка большого рыжего кенгуру, в сидячем положении достигающая пяти футов высоты, разрешается от бремени малюткой в полдюйма длиной! И этому слепому, голенькому комочку еще приходится самостоятельно пробираться к материнской сумке. Вы понимаете, что это труднейшая задача для недоразвитого зародыша, но мало того: кенгуренок может владеть только передними лапками - задние аккуратно скрещены позади хвостика. А мамаша сидит себе, не обращая внимания на собственного младенца, хотя однажды видели, как она вылизывала тропинку в зарослях шерсти у себя на животе, чтобы малыш не сбился с пути. Крохотный, недоношенный детеныш вынужден пробираться сквозь густую шерсть, как сквозь джунгли, пока - скорее чудом, чем чутьем - не разыщет вход в сумку. Тогда он ныряет внутрь и накрепко присасывается к соску. Перед этим подвигом бледнеет даже восхождение на Эверест.

Я не удостоился чести выкормить младенца кенгуру, но мне пришлось повозиться с маленьким валлаби, близким родственником кенгуру, только карликового роста. Я работал тогда служителем в Уипснейдском зоопарке. Валлаби бегали по парку на свободе, и стайка мальчишек погналась за самкой, у которой был уже вполне сформировавшийся детеныш. Перепуганная, она поступила так же, как все кенгуру в минуту опасности: выбросила малыша из сумки. Я нашел его немного спустя: он лежал в густой траве, конвульсивно подергиваясь и еле слышно постанывая и чмокая. Откровенно говоря, это был самый необаятельный из всех звериных детенышей, каких я только видел. Он был длиной около фута, но еще слепой и совершенно голый, а кожа была пронзительно розового цвета, как марципан. Судя по всему, он не владел еще своими мышцами, только время от времени судорожно лягался непомерно длинными задними лапами. Он сильно побился при падении, и я был почти уверен, что ему не выжить. Но я все равно взял его домой и, уломав свою хозяйку, водворил его в собственной спальне.

Кенгуренок прекрасно сосал из бутылки, но вот как его не простудить, как обогреть? Я заворачивал его в фланелевую пеленку и обкладывал горячими грелками, но грелки-то стынут - того и гляди, мой кенгуренок простудится. Выход был один - держать его поближе к себе, и я стал носить его за пазухой, под рубашкой. Тут-то я понял, какие муки терпит самочка-валлаби! Я уж не говорю о том, что он беспрерывно тыкал меня мордой, пытаясь сосать, - он к тому же периодически выбрасывал вперед задние ноги, вооруженные страшными когтями, и лягал меня прямо "под дых". Прошло несколько часов - и я чувствовал себя так, будто провел время на ринге, где меня измолотил сам Примо Карнера. Было ясно, что придется придумать другой выход, иначе не миновать мне язвы желудка. Я попытался носить его на спине, но он, не теряя времени, перебирался ко мне на грудь короткими конвульсивными бросками, цепляясь за голую кожу длинными когтями. Ночью в постели он устраивал мне настоящий ад: мало того, что всю ночь пробовал на мне все приемы самой неклассической борьбы; иногда он лягался так отчаянно, что сам вылетал из-под одеяла, и мне приходилось еще нагибаться и поднимать его с пола. Как ни печально, он погиб через два дня - должно быть, от внутренних кровоизлияний. Боюсь, что этот безвременный уход вызвал у меня двойственное чувство, хотя, безусловно, жаль, что я лишился возможности выпестовать такого необычайного младенца.

Кенгуру, конечно, небрежно обращается со своим отпрыском, зато карликовая

мартышка - образец материнской, точнее, отцовской любви. Карликовая мартышка, размером с крупную мышь, в своей пестренькой зеленой шерстке, с миниатюрным личиком и ясными карими глазами похожа на существо из волшебной сказки - на мохнатого гномика или домового. После свадьбы, когда самочка приносит потомство, ее крошка муж оказывается идеальным отцом. Он принимает появляющихся на свет младенцев - обычно их двое - и прямо после рождения носит их на бедрах, как пару перекидных седельных сумок. Он непрестанно вылизывает их до ослепительной чистоты, а ночью, согревая, прижимает к себе и уступает их своей довольно равнодушной супруге только на время кормления. Но ему так не терпится получить обратно своих дорогих чад, что, кажется, он бы и кормил их сам, если бы мог. Да, самец карликовой мартышки - идеальный муж и отец.

Как ни странно, обезьяньи младенцы туповаты и дольше других не могут научиться сосать из бутылочки. Обучив их с превеликим трудом сосать, вы в недалеком будущем снова претерпите неимоверные мучения, пытаясь научить подросших обезьянок пить из блюдечка. Видимо, они считают, что самый надежный способ пить из блюдца такой: надо как можно глубже окунать мордочку в молоко и не вынимать ее, пока не лопнешь или не утонешь в стакане молока. Один из самых очаровательных детенышей обезьян, каких я помню, - маленькая зеленая мартышка гвенона. Спинка и хвост у зверька были зеленые, как темный мох, а живот и усы - красивого цвета желтого лютика. На верхней губе - широкая белая полоса в форме банана, роскошные усы - ни дать ни взять отставной бригадный генерал. Как у всех обезьяньих детенышей, голова казалась чересчур большой, а лапки - длинными и неуклюжими. Он с комфортом умещался в чайной чашке. Когда он попал в мои руки, то наотрез отказался пить из бутылочки, видимо считая это какой-то изобретенной мною адской пыткой. Однако со временем, разобрав, что к чему, он приходил в бешеный восторг при одном виде бутылки, впивался в соску, самозабвенно обнимал бутылку и перекатывался на спину. Бутылка же была раза в три больше его самого, и мне всегда хотелось сравнить ее с белым дирижаблем, за который судорожно цепляется единственный оставшийся в живых после катастрофы пилот.

Когда гвенончик, пуская пузыри и отфыркиваясь, как дельфин, овладел наконец искусством пить из блюдца, возникли новые затруднения. Я обычно сажал его на стол, а потом приносил блюдце с молоком. Едва завидев блюдце, он пронзительно вскрикивал и начинал дрожать, как в лихорадке или в пляске святого Витта, но это было всего лишь выражение восторга и ярости - восторга при виде блюдца, ярости от того, что оно слишком медленно снижается. Он так надрывался от крика и так трясся, что буквально подпрыгивал, как кузнечик. Если у меня хватало ума поставить блюдце на стол, не зацепив предварительно малыша за хвостик, он с победным, терзающим уши воплем нырял в блюдце вниз головой, а когда я протирал глаза и лицо, залитые молочным штормом, он восседал передо мной в самом центре блюдца и причитал, захлебываясь от ярости, - пить-то ему было уже нечего.

Одна из самых главных проблем в воспитании звериных детенышей - необходимость держать их в тепле ночью, и, как ни странно, эта проблема существует даже в тропиках, где ночью температура заметно снижается. На свободе детеныши, конечно, прижимаются к теплой мохнатой матери, и им всегда тепло. Грелки как источник тепла никуда не годятся, в чем я убедился на собственном опыте. Грелки быстро остывают, и приходится то и дело вставать среди ночи и менять воду, а если у вас несколько малышей, не считая множества взрослых зверей, то за одну ночь вы измотаетесь вконец. Получается, что легче всего взять всех младенцев с собой в постель. Вы быстро научитесь спать, не переворачиваясь, а порой, когда захочется перевернуться, просыпаться, чтобы не передавить малышню.

У меня в постели за долгую жизнь перебывало множество разных детенышей, иногда по нескольку разных видов сразу. Помню, как на моей узкой походной раскладушке уместились три мангуста, пара маленьких мартышек, бельчонок и младенец шимпанзе. Мне самому почти не оставалось места. Кажется, после таких жертв и неудобств человек имеет право на капельку благодарности, но по большей части получается совсем наоборот. Одним из своих самых живописных шрамов я обязан маленькому мангусту, которому пришлось лишних пять минут дожидаться соски. Теперь, когда меня спрашивают, откуда этот страшный шрам, я вынужден отвечать, что на меня напал свирепый ягуар. Кто же поверит, что ногу мне располосовал сосунок-мангуст в постели, под одеялом?!