Мятеж на «Эльсиноре»

Лондон Джек

Глава XLVIII

Положение безнадежно до смешного. Мы, на нашем высоком месте, распоряжаемся продовольствием на «Эльсиноре», в то время как мятежники завладели средствами ее управления. Это значит, что они захватили их силой, но ими не владеют. Они не могут управлять, точно так же как и мы. Корма, являющаяся господским местом, принадлежит нам. Штурвал находится на корме, тем не менее мы и притронуться к нему не можем, потому что через щель в вентиляторе они могут пристрелить каждого, кто подойдет к рулю. И, находясь за стальной стеной рубки, они могут вдоволь издеваться над нами, словно осаждая нас из какой-то крепости.

У меня имеется один план, но его не стоит приводить в исполнение до тех пор, пока не будет крайней

необходимости. Во мраке ночи совсем нетрудно будет отделить руль от короткого румпеля, а затем, оснастив руль добавочными талями, управлять судном с обеих сторон кормы настолько далеко, чтобы находиться на безопасном расстоянии от вентилятора.

Тем временем, пользуясь прекрасной погодой, «Эльсинора» ведет себя так, как она сама того хочет, или же как того хотят ветер или морские волны. И она может так нестись по морю, сколько и как ей угодно. Пусть мятежники голодают. Лучше и скорее всего их может привести в сознание состояние их желудков.

Для чего же существует разум, если не для того, чтобы применять его в жизни? Я разбиваю сердца голодных людей. Это – большая своеобразная забава. Морские птицы, по своей привычке оставив свои широты, последовали за «Эльсинорой». Это значит, что их число не пополняется. Силлогизм: б'oльшая предпосылка – определенное, ограниченное количество птичьего мяса; меньшая предпосылка – единственная пища мятежников – птичье мясо; вывод: надо уничтожить эту пищу, и мятежники будут вынуждены вернуться к исполнению своих обязанностей.

Я стал действовать согласно этому выводу. Я начал свои опыты с того, что бросал за борт маленькие кусочки жирной свинины и корки черствого хлеба. Как только птицы спускались, желая полакомиться, я в них стрелял.

Каждая убитая птица, оставшаяся на поверхности воды, означала соответствующее уменьшение пищи для мятежников.

Но я внес значительные поправки в свой метод. Я пересмотрел содержимое судовой аптечки и к каждому кусочку жирной свинины и к каждой корке хлеба стал прибавлять по небольшой дозе содержимого бутылок, на которых был ярлык с черепом и скрещивающимися костями. По совету буфетчика, я прибавил даже крысиную отраву к смертоносной микстуре.

И вот извольте: сегодня в воздухе нет ни одной птицы. Правда, вчера, в то время как я приводил в исполнение свой план, мятежники выловили несколько птиц, но теперь все остальные пернатые исчезли, и вчерашний улов – это последняя пища людей с бака до тех пор, пока они не приступят к исполнению своих обязанностей.

Да, это смешно. Это мальчишеская игра! Это читается точно так же, как Франк Мильдмей, как Фрэнк Рид-младший. И все же я верю, что результатом этого будут жизнь и смерть. Я только что подумал о тех, над кем разнесся похоронный звон с самого начала нашего путешествия.

Первым был Христиан Джесперсен, убитый О’ Сюлливаном, когда пытался бросить за борт морские сапоги Энди Фэя. Затем О’Сюлливан, которому негодяй Чарльз Дэвис стальной свайкой разбил голову за то, что тот мешал ему спать. За ним последовал Петро Маринкович еще до того, как мы начали обходить мыс Горн. Его, несомненно, убила шайка висельников, причем жизнь была выкромсана из него ножами. Труп его был брошен с целью, чтобы мы нашли его и погребли. Капитан Уэст, умерший внезапно, хоть и не насильственной смертью, в разгар стихийного натиска, когда мистер Пайк вел «Эльсинору» вокруг мыса Горн. Бони Сплинтер, смытый в море и утонувший в то время, когда мы миновали уже впившийся в море зуб мыса, где южная оконечность континента врывается в яростно бушующую Антарктику. Длинноногий, неуклюжий парень, плотник-финн, брошенный в море по обвинению в колдовстве своими товарищами, глубоко убежденными, что финны управляют ветрами. Мике Циприани и Билль Квигли, брошенные в море мистером Пайком, – те самые, которые живыми цеплялись за лаг-линь, неслись по течению вслед за судном, были отрезаны буфетчиком и затем съедены большеклювыми альбатросами и другими черноперыми птицами с мыса. Стив Робертс, бывший ковбой, застреленный мной в то время, как он пытался стрелять в меня. Герман

Лункенгеймер, которому на наших глазах перерезал горло Гвидо Бомбини, итальянская собака. Оба помощника, взаимно уничтожившие друг друга в происшедшей без свидетелей эпической битве. Дитман Олансен, пронзенный копьем Вады насквозь в то время, как во главе шайки мятежников он пытался штурмовать корму. И, наконец, последний – Генри, волонтер разрушительного рода, застреленный во время своей повседневной работы у штурвала предательским ударом из щелей вентилятора.

О, нет! Когда я просматриваю этот синодик, который только что сделал, то вижу, что мы ведем не мальчишескую игру! Ведь мы потеряли треть нашего состава, а самые кровавые в истории битвы редко давали такой огромный процент смертности. Уже четырнадцать из нас полетели за борт, и кто может сказать, что сулит нам конец!

И тем не менее, мы – знатоки своего дела, отважные экспериментаторы в микроорганических мирах, взвешиватели планет, аналитики солнца, устанавливающие законы движения светил, богоискатели, наделенные человеческой мудростью всех веков, – и мы, пользуясь выражением мистера Пайка, очутившись у медных бортов судна, превратились в кучу примитивных животных, воюющих по-звериному, убивающих по-звериному и по-звериному добывающих пищу и воду, и воздух для наших легких. И над этим зверинцем стоим мы, я и Маргарет, имея позади себя подчиненных нам азиатов. Мы управляем, как «марсовые собаки». Все мы – собаки высшей породы, и это неотвратимо! И мы, светлокожие люди, ставшие правителями на высоком месте по наследству, доставшемуся нам от наших праотцов, всегда останемся «марсовыми собаками» над всеми остальными собаками. О, тут такой обильный материал для размышления философа, попавшего на грузовое судно во время мятежа тысяча девятьсот тринадцатого года после Р. Х.

Генри был четырнадцатым из тех, кто полетел за борт в темную пучину. Но в тот же день он был достойно отомщен: два мятежника последовали за ним. Буфетчик обратил мое внимание на то, что происходило на баке. Он дотронулся до моей руки – забыв на время о своем положении слуги – и горящим взором указал мне на бак, где собирались бросить за борт два трупа. С грузом угля у ног, они так быстро пошли ко дну, что мы не успели установить, кто это.

– Подрались между собой! – сказал я. – Это хорошо, что они начали драться.

Но старый китаец только усмехнулся и покачал головой.

– Никакой драки! Они просто поели наших альбатросов! А те поели наш свиной жир. Два человека уже умерло, а сколько еще там больных… Вот говорю вам, я очень счастлив!

И я думаю, что он прав. Пока я был занят тем, что приманивал морских птиц, мятежники ловили их и, несомненно, поймали несколько отравленных.

Двое уже отправились вчера за борт. И со вчерашнего дня мы стали подсчитывать мятежников. Только двое из них не показывались на баке: жирный перезрелый Боб и фавн. Уж, видно, сама судьба так распорядилась, что я должен был убить фавна – бедного, измученного фавна, всегда горевшего желанием угодить и услужить. Есть какое-то безумие случайности во всем этом! Почему этими мертвецами не оказались Чарльз Дэвис и грек Тони? Или же Берт Райн и Кид Твист? Бомбини и Энди Фэй? Да, несомненно, я чувствовал бы себя гораздо лучше, если бы то были Исаак Шанц или Артур Дикон, или же Нанси и Сёндри Байерс, или Карлик и Ларри.

Буфетчик только что дал мне небольшой почтительный совет:

– В следующий раз мы просто спустим их за борт, как сделали с Генри. Или употребим вместо угля старое железо.

– Что, уголь на исходе? – спросил я.

Он утвердительно кивнул головой. Мы потратили массу угля на стряпню, и когда наш запас истощится, придется разобрать одну из переборок в трюме и доставать оттуда уголь.

Глава XLIX

Положение осложняется. Не стало больше птиц, и мятежники голодают. Вчера я говорил с Бертом Райном. Сегодня снова беседовал с ним и надеюсь, что он никогда в жизни не забудет того короткого разговора, который состоялся сегодня утром.