Мятежная
Шрифт:
Люди в черной одежде передо мной сливаются в одну массу. Я опустошена. Во мне ничего не осталось.
Рядом со мной оказывается Тобиас. Я беру себя в руки, готовясь к его реакции.
– Нам вернули оружие, – сказал он, протягивая мне нож.
Я сую его в задний карман, боясь встретиться взглядом с Тобиасом.
– Можем поговорить об этом завтра, – настаивает он. Тихо. Тихий голос – знак опасности, когда дело касается Тобиаса.
– Хорошо.
Он кладет руку мне на плечи. Я нащупываю рукой его бедро и притягиваю его к себе.
Крепко держусь за него,
Он находит нам две койки в конце коридора. Мы ложимся, наши головы соприкасаются, но мы молчим.
Когда я убеждаюсь в том, что он заснул, я выскальзываю из-под одеяла и иду по коридору, мимо десятка спящих лихачей. Нахожу дверь, ведущую на лестницу.
Мышцы начинает жечь, легкие с трудом вбирают воздух. Но впервые за последние дни я чувствую облегчение.
Может, по ровной местности я и хорошо бегаю, но ступени – совсем другое дело. Пройдя двенадцатый этаж, я останавливаюсь, чтобы растереть сведенные судорогой бедренные мышцы и перевести дыхание. Ухмыляюсь, чувствуя жжение в ногах и груди. Боль надо вышибать болью. Не слишком логичное предложение.
Когда я добираюсь до восемнадцатого, впечатление такое, что нижняя часть тела превратилась в желе. Я ковыляю, входя в зал, где меня допрашивали. Никого нет, но скамьи на месте, как и стул, на котором я сидела. Сквозь облака светит луна.
Я ставлю руки на спинку стула. Простой стул, деревянный и немного скрипит. Как странно, что столь простая вещь оказалась инструментом в деле, в котором погибли одни мои отношения и серьезно пострадали другие.
И так плохо, что я убила Уилла. Мне не хватило быстроты реакции, чтобы принять другое решение. Теперь мне жить с этим, осуждаемой окружающими и самой собой. Ничего уже не будет прежним.
Правдолюбы поют хвалу истине. Вот только никогда не скажут о ее цене.
Край стула впивается мне в ладони. Оказывается, я сжимаю его сильнее, чем думала. С секунду я смотрю на него, а потом поднимаю и закидываю на здоровое плечо, ножками вверх. Оглядываю зал в поисках лестницы. Но вижу лишь амфитеатр, подымающийся к стенам в стороны.
Дохожу до верхнего ряда скамеек и подымаю стул над головой. Подпрыгиваю, толкая его вверх, и он оказывается на подоконнике. Болью напоминает о себе плечо. Не надо было мне дергать раненой рукой. Но сейчас надо думать о другом.
Я делаю усилие, подтягиваюсь на дрожащих руках и, наконец, забираюсь на подоконник. Пару секунд просто лежу, судорожно глотая ртом воздух.
После я встаю и рассматриваю весь город. Русло высохшей реки изгибается вокруг здания и исчезает вдали. Над грязью протянулся мост, выкрашенный облезшей красной краской. На другой стороне здания, по большей части – пустующие. Сложно представить себе, но когда-то в городе было столько людей, что они могли заполнить их.
На мгновение я позволяю себе вспомнить допрос. Опустошенное лицо Тобиаса. Его гнев, который он сдержал, потом, чтобы не свести меня с ума. Пустой взгляд Кристины. Шепот. «Благодарю за честность». Легко говорить, когда происходящее не касается тебя лично.
Я хватаю стул и выкидываю его наружу, еле
Вспоминаю об Але.
Интересно, сколько он стоял на краю утеса, прежде чем прыгнул в Яму.
Наверное, долго. Вспоминал самое худшее, что сделал в жизни. Кстати, он чуть не убил меня. Вспоминал и самое лучшее. Храбрые, героические поступки. И потом решил, что устал. Не жить, но – существовать. Устал быть Алом.
Я открываю глаза. Гляжу на еле заметные внизу обломки стула. Впервые в жизни я чувствую, что понимаю Ала. Надоело быть Трис. Я наделала гадостей. Я не могу это исправить. Они стали частью меня.
Я наклоняюсь вперед, к ветру, держась за оконный проем рукой. Еще несколько сантиметров, и мой вес увлечет меня вниз. И я уже не смогу удержаться.
Но я не могу. Мои родители пожертвовали собой ради любви ко мне. Потерять свою жизнь без достаточной причины будет надругательством над их жертвой. Независимо от того, что я натворила.
– Пусть чувство вины научит тебя, как поступить в следующий раз, – сказал бы мой отец.
– Я люблю тебя. Несмотря ни на что, – такими могли быть слова моей матери.
Одна часть меня желает выжечь родителей из памяти, чтобы мне больше не пришлось их оплакивать. Но другая боится того, кем я могу стать – без них.
Глаза заливают слезы. Я начинаю медленно спускаться обратно в зал, где меня допрашивали.
Я возвращаюсь в койку под утро. Тобиас уже проснулся и встал. Он идет к лифтам, и я иду следом, поскольку знаю, чего он хочет. Мы стоим в лифте рядом, у меня звенит в ушах.
Лифт останавливается на втором этаже, и меня начинает бить дрожь. Она идет от кистей, по предплечьям, плечам, груди, пока не начинает трястись все мое тело, и я не могу ничего с этим сделать. Мы стоим между дверей лифтов, прямо над символом Правдолюбия, наклоненными весами. Он вытатуирован у него посредине спины.
Тобиас долгое время не смотрит на меня. Стоит, скрестив руки на груди и опустив голову. У меня кончается терпение. Еще немного, и я закричу. Мне надо что-то сказать, но я не знаю что. Не могу извиняться, потому что всего лишь сказала правду и не могу сделать ее ложью. И не могу простить себя.
– Ты мне не сказала, – произносит он. – Почему?
– Потому, что я не… – и я трясу головой. – Не знала, как это сделать.
– Но все просто, Трис…
– Да, – киваю я. – Надо подойти и сказать: «Кстати, я застрелила Уилла и теперь чувство вины рвет меня на куски. А как насчет завтрака?» Я права?
Внезапно у меня не остается сил терпеть. Глаза заполняются слезами.
– Почему бы тебе не попытаться убить одного из лучших друзей, а потом начать разбираться с последствиями?! – ору я.