Мятежник
Шрифт:
Старбак отправился во двор, где прислонился к стене дома. Жестокое солнце ярко освещало сцену опустошительного поражения мятежников. На севере, где Эванс в отчаянной попытке повел свои роты, чтобы сдержать триумфальное продвижение янки, луга были пусты, но усыпаны мертвыми солдатами и лошадьми.
Сражение прокатилось по этим полям и, как гигантская волна, поднятая штормом, и теперь взбиралось на холм в сторону Генри-Хауса, где атакующие схватились со второй линией обороны конфедератов.
Натан Эванс соорудил первый барьер из хрупкой шеренги
Только что прибывшие пушки северян оттащили к вершине холма, там длинные колонны свежей пехоты в синих мундирах шли мимо орудий в качестве подкрепления своим товарищам, уже атакующим вершину. Пушки мятежников, которые поначалу были выстроены на вершине, отошли под напором янки.
Безутешный Старбак, шлепнувшийся у кухонного крыльца, увидел, как случайное ядро конфедератов перелетело через плато и прочертило дымный след на небе. Эти напрасно растрачиваемые ядра были свидетельством того, что армия конфедератов еще сражается, но дорога теперь была наводнена пехотой и пушками северян, так что Старбак понимал, что долго сопротивление не продлится.
– Что вы здесь делаете, черт возьми?
– набросился на Старбака назойливый сержант.
– Меня отправил сюда доктор.
– Вы не должны здесь находиться. Вы должны быть там, с другими пленными, - сержант махнул в сторону противоположного угла двора, где под охраной сидела кучка мятежников, которые не были ранены.
– Доктор сказал, что я должен смыть кровь, - солгал Старбак. Он только что заметил у дороги колодец и надеялся, что эта ложь поможет ему напиться.
Сержант поколебался, а потом кивнул.
– Тогда побыстрее.
Старбак подошел к колодцу и вытащил деревянное ведро. Перед тем, как попить, он хотел умыться, но жажда была такой сильной, что он не мог ждать и, схватив бадью обеими руками, опрокинул ее на лицо и жадно поглощал воду огромными глотками. Она лилась ему по лицу и на окровавленный мундир и панталоны, но он всё пил, утоляя чудовищную жажду, вызванную многими часами порохового дыма и жары.
Он оставил ведро на краю колодца, глубоко дыша, и заметил наблюдающую за ним голубоглазую привлекательную женщину. Он уставился на нее. Женщина. Должно быть, это сон.
Женщина! И такая прелестная, просто ангел, видение, чистая и свежая красотка в кружевном белом платье и капоре с отделкой розовым, заслоняющая лицо от солнца белым зонтиком с бахромой. И Старбак просто смотрел на нее, гадая, не сошел ли он с ума, а потом внезапно женщина, сидящая в экипаже на дороге прямо за изгородью, разразилась смехом.
– Оставь леди в покое!
– рявкнул сержант.
– А ну быстро обратно, мятежник!
– Пусть останется, - властно потребовала дама. Она сидела вместе с гораздо более старшим мужчиной в открытой коляске, ведомой двумя лошадьми. На козлах восседал чернокожий кучер, а лейтенант-северянин пытался
– Да вы знаете, кто я?
– человек средних лет был одет как денди - в яркий жилет, высокий черный цилиндр и белый шелковый галстук. В руках у него была трость с золотым набалдашником, а небольшая острая бородка с проседью была элегантно пострижена.
– Сэр, мне нет необходимости знать, кто вы, - ответил офицер, - вам не следовало пересекать мост, и я вынужден настаивать...
– Настаивать! Лейтенант настаивает! Я конгрессмен Бенджамин Маттесон из великого штата Нью-Джерси, и вы не можете ни на чем настаивать.
– Но здесь опасно, сэр, - слабо запротестовал лейтенант.
– Конгрессмен может ехать в любое место, где, по его мнению, республика находится во опасности, - ответил конгрессмен Маттесон с высокомерным презрением, хотя, по правде говоря, он, как и другие представители вашингтонского светского общества, просто следовал за армией, чтобы потом мог присвоить себе часть славы и набрать дурацких сувениров вроде использованных винтовочных пуль или покрытой кровью кепки мятежника.
– Но дама, сэр?
– сделал еще одну попытку лейтенант.
– Дама, лейтенант, моя жена, а жена конгрессмена может разделить с ним любую опасность.
Женщина засмеялась в ответ на нелепый комплимент мужа, а Старбак, еще находящийся в прострации, недоумевал, как столь юная и прекрасная особа могла выйти за такого напыщенного человека.
Глаза миссис Маттесон, синие, как поле звездно-полосатого флага, были полны озорства.
– Вы и правда мятежник?
– спросила она Старбака. У нее были золотистые волосы, очень белая кожа, а на отделанном кружевами платье виднелись пятна красноватой грязи с дороги.
– Да, мэм, - Старбак уставился на нее, как умирающий от жажды человек может смотреть на тенистый пруд с чистой прохладной водой. Она была так не похожа на пылких, послушных и простых девушек, прихожанок его отца.
Жена конгрессмена была женщиной, которую преподобный Элиял Старбак назвал бы разукрашенной куклой, Иезавелью [27]. Старбак понял, что она была той моделью и образом, к которому стремилась Салли Траслоу, такой, какой и должна быть, по его мнению, женщина, потому что библейская строгость его отца воспитала в Натаниэле Старбаке вкус только на такие запретные плоды.
– Да, мэм, - повторил он.
– Я мятежник, - он пытался говорить с вызовом.
– Скажу вам по секрету, - призналась она Старбаку голосом, который четко прозвучал на фоне какофонии артиллерийской и ружейной стрельбы и был слышен каждому пленному во дворе, - я тоже убийца Линкольна.
Ее муж захохотал слишком громко.
– Не мели ерунды, Люси! Ты же из Пенсильвании!
– он неодобрительно хлопнул жену по колену своей затянутой в перчатку рукой.
– Из великого штата Пенсильвания.