Мятежники
Шрифт:
– А мне – весело! Как посмотрю – о своей ране вспоминаю, думаю, насколько же я счастливее его. Почти не хромаю – когда нога не болит…
Матвей отодвинул стакан и потянулся за трубкой. Она была у
– Сейчас – ничего не болит? – с тревогой спросил Сергей.
– Нет: когда я с тобой, у меня ничего не болит и жить хочется. Кажется даже, что впереди еще что-то есть. – Матвей затянулся жадно, задержал на мгновение дыхание, медленно выдохнул дым. – Хотя, если честно, для нас, Сережа, уже давно все закончилось. Нам теперь только одно осталось – век свой на покое доживать да вспоминать о прошлых подвигах…
Сергей встал из-за стола, прикрыл окно, преграждая дорогу прохладному ночному ветру.
– Оставь, что я – барышня, чтоб сквозняков бояться? – сердито буркнул Матвей, – душно здесь!
Не говоря ни слова, Сергей толкнул скрипучую раму.
– Вот, теперь хорошо, – удовлетворенно произнес Матвей, – и хватит меня жалеть. Я, может быть, твоей жалости недостоин…
– Жалость – это не чин и не орден, чтобы ее достойным
– Браво! – воскликнул Матвей, – хорошо сказано! Ты тут в глуши острословом стал, как я погляжу! Но все равно – не жалей меня. Я с тобою, все хорошо, дай Бог, все устроиться, ты тоже в отставку выйдешь. Поселимся в Хомутце, будем рядом друг с другом век доживать… Я сам женюсь и тебя женю – барышень в округе много, и все прехорошенькие. Дети пойдут… Хозяйством займемся: там, в Хомутце, все расстроено, надо налаживать, забот много… Я, брат, только об этом и мечтаю…
– Моя отставка – мечта несбыточная, ты же знаешь…
– А, оставь, пустое. У нас все вечное и ничего постоянного. Сегодня нельзя, а завтра – пожалуйте! – Матвей отложил дотла докуренную трубку.
Наутро брат приказал закладывать коляску. Сергей уговаривал остаться хоть на день, но брат был суров и мрачен.
– Невозможно, – резко ответил он, – послезавтра обязан к Репнину явиться. Не хочу начальство сердить, и так я у него не на самом лучшем счету… Хоть он и благоволит, конечно, но мне все кажется, что он от меня большего усердия в службе ждал…