Мятежный дом
Шрифт:
Дик опять нырнул и преодолел еще одну секцию. Осталась третья — а потом центральный водоем и заход из-под опорного «островка» к Моро в тыл. И помоги нам… кто-нибудь.
— Ключ-карту ты найдешь на моем теле, она висит на шее. Там же и патрон с остальной информацией. Пойми меня правильно, я все еще желаю тебя больше, чем… чего угодно в этом мире. Но я никогда не был настолько глуп, чтобы ожидать взаимности. Я мог бы выторговывать у тебя твою душу понемножку, в обмен на мелкие уступки. Право увидеть леди и ее сына, право поговорить с ними — в обмен на объятие, ласку… и так далее, до самого конца. После
Ты не ошибся, сукин ты сын. О, да, ты прямо в яблочко попал… Еще один сектор… Самым тяжелым было восстанавливать дыхание после долгих нырков, при этом дыша беззвучно и медленно.
— И опять-таки о Ройе — этот гребаный моралист хоть понял, что сделал с тобой? Он вообще способен это понять? Мне кажется, нет. Они тут многого неспособны понять, мой капитан, а есть вещи, которые и вовсе понимаю один я. Поэтому я хочу вернуть тебе все, что могу: корабль и твою доминатрикс. Улетай. И приводи сюда Империю. Эту планету давно пора почистить как следует. Экхарт Бон думал, что с Вавилоном можно что-то сделать. Он верил в это — верил даже в тот момент, когда выпускал себе кишки перед всей этой придворной сволочью. Я не хочу, чтобы ты закончил так же. Ты меня слушаешь? Я все еще жив, значит, слушаешь. Знаешь, о тебе начали болтать, что ты новое воплощение Экхарта. В этом что-то есть, как ни смешно. Ты тоже до конца веришь в свою истину. Но смотреть второй раз, как эта вера губит… человека, который… которого… к черту. Улетай. Забирай своих и улетай.
Дик, без шума и плеска подобравшийся под самый мосток, ощутил вдруг, что спокойствие сменяется острой жалостью к этому… существу. Если и в самом деле Моро любил Бона и вынужден был отдать его сначала женщине, из политических соображений, а потом — смотреть, как он приносит себя в жертву… О, Господи…
— Ты тут говорил о Законе и свободе, — голос звучал теперь прямо над головой, и Дик закрыл глаза. — Тогда послушай. Когда я был ненамного старше тебя — мне обещали свободу. Возможность быть собой. Не стыдиться своей любви. Хах… — Моро издал горлом странный звук. — Потому что когда человек свое естество жертвует сверхценническому Богу — это не-хо-ро-шоооо… — Моро коротко засмеялся.
— Они только об одном умолчали. Тактичненько так умолчали. То, что от тебя больше не потребуют жертвы Богу — не значит, что не потребуют жертвы вообще. Напротив, потребуют. С каждым разом все больше и больше. И когда ты пожертвуешь последним — ну или предпоследним… Когда все, что останется — это плоть… Они перестают подавать тебе руку. Потому что благодаря твоему бесчестью сохранили свою честь и оч-чень, понимаешь ты, высоко ее ценят…
Моро опустился на колено. Дик на секунду испугался было, что Моро заметил его, и в горячей воде почувствовал взрыв холода в животе.
Но глаза Моро были закрыты.
— У тебя и в самом деле очень мало времени, — сказал он, преодолев слабость и выпрямляясь. — Следующие переговоры с доминионом Брюсов буду вести уже не я. Ты промахнулся с Бессмертными,
Моро встал.
— Улетай!
Дик осторожно выдвинул лезвие флорда, сделал короткое движение рукой, убрал лезвие.
Просунул пальцы сквозь мостки и взял кусочек ткани. Стиснул его в кулаке, снова нырнул.
Его не интересовало, что Моро скажет дальше. Моро сошел с ума — видимо, еще тогда. Или раньше. Просто этого еще никто не заметил, потому что в доме Рива, где такие, как Нуарэ, сходят за нормальных, надо очень сильно сойти с ума, чтобы это заметили…
То один, то другой гем, набравшись смелости, выскакивал из воды и либо кидался к шкафчику и хватал первое попавшееся тряпье, либо вовсе удирал голым. Было очень легко раздеться в воде и притвориться одним из них. Выскочить стремглав из бассейна и, прижимая к животу флорд, завернутый в мокрую одежду, удрать в боковой проход.
Моро не погнался. Он что-то еще говорил и говорил — но Дик не слушал. Он второпях оделся и помчался на свет.
…Через несколько часов, дождавшись, пока почти все окна в доме Шаны погаснут, он прокрался во внутренний дворик, подтянулся на руках к открытому окну ее комнаты, перевалился через подоконник и кувыркнулся внутрь.
Шана мгновенно включила ночник.
— Я так и знала, что ты появишься, — прошептала она. — Днем полиция приходила, и неизвестно, чего больше боялась — найти тебя или не найти тебя. Что это за глупости? Ты зачем сбежал?
— Да тут такая фунния случилась… — Дик хрустнул пальцами, не зная, что ей можно говорить, а что — нет.
— Баккарин просила передать, чтобы ты, если появишься у меня, переночевал спокойно, а она договорится переправить тебя на экостанцию. Ты есть хочешь?
Через десять минут Дик, одетый в ее купальный халат, вовсю орудовал палочками, поглощая рамэн, а Шана развешивала его вещи в своем шкафу.
— А папа твой как… знает?
— С одной стороны да, — Шана повела плечами. — А с другой — что-то он слишком дружен с этим Ринальдо Огатой. Так что я не буду — как это у вас говорят? — вводить его в искушение.
Дик ее одобрил.
— Ой, а это что за тряпочка? — спросила она, и показала лоскуток, отрезанный от одежды Моро.
Дик с усилием протолкнул в горло рамэн.
— Это… — сказал он, пытаясь как-то справиться с комом горячей лапши, — долго объяснять. Скажем так: один синоби меня таки нашел. И я не убил его.
— Смог только тряпочку отрезать?
— Нет, ты не поняла. Он спятил вконец и вообще-то хотел, чтобы я его убил. А я не убил его… Закурить есть?
— Нет и не проси. Откуда у меня. А почему ты решил, что он спятил?
Дик подумал и объяснил:
— Похоже, он считает, что я — это он. Или как-то так.
— Ты шутишь.
Дик покачал головой.
— Я так шутить не умею. Я… вообще почти никак не умею, — руки у Дика задрожали, пришлось отложить палочки и чашку. — Видишь…
— Слишком ты добрый. Будешь доедать?
— Нет, я, кажется, не могу, извини… — Дик отобрал у нее лоскуток, обрезок с подола прекрасной вышитой накидки. — Если бы я был добрый, я бы его убил. Потому что он и вправду не хотел жить. Это что же нужно сделать с человеком, чтобы его вот так вот развезло…