Мятежный остров

Зверев Сергей Иванович

Бой откатился вглубь джунглей.

– Двигаемся! – жестом показал Батяня.

Теперь обстановка осложнилась. В лесном массиве, оказывается, велась партизанская война или проводилась филиппинскими военными спецоперация.

Майор с товарищами, соблюдая тишину, пошли вдоль ручья. Вдруг он превратился в узкий водопад, уходящий резко вниз в темноту. Российские десантники скатились за ним в густо заросший широколистным папоротником овраг.

25

Рождественского

под конвоем привели в барак. Филиппинская «семья», как распорядился начальник тюрьмы, отвечала за уборку в бараке. Только ее представители должны были мыть пол, узкие окна, парашу и натирать до блеска краники в умывальнике. Они – исконные граждане страны – считались хозяевами барака, поэтому четверо дневальных освобождались от обязательной изнурительной работы и оставались наводить порядок в помещении. Их назначал Нукулпрадат. На самом деле двое уважаемых зэков отдыхали, а двое низших по статусу работали. В принципе такой отдых таиландец сам себе мог устраивать хоть каждый день. Однако он не утратил чувства справедливости. Да и вообще переносил тяжелую работу как способ поддержания физической и духовной силы.

Сегодня Нукулпрадат оставил в бараке старика Гильерме, Полосатого Сантьяго и в качестве награды за услугу – Домингоса. Его задачей было помогать «шуршать» толстоватому филиппинцу по кличке Пакемон. Пакемон закосячил – съел, ни с кем не поделившись, пайку из посылки, которую ему прислали родственники.

Дверь барака со скрежетом открылась. Два солдата втолкнули в мрачное помещение Виталия.

– Принимайте себе в помощь, – сказал один из конвойных.

– Ого, какие шмотки! – присвистнул Домингос.

– Ему можно делать все, – с намеком сказал второй солдат.

– Неужели? – Полосатый Сантьяго, лежащий на нарах, вскочил, подошел к Виталию. Филиппинец был ниже. Задрал голову, посмотрел в лицо Рождественскому, ухмыльнулся, при этом у него на лице и шее растянулись, словно это были дождевые черви, ярко-малиновые шрамы от ножевых ранений.

– Снимай робу! – приказал он Рождественскому.

– Она моя, – тихо ответил Виталий.

– Она тебе мала.

Полосатый Сантьяго коротко ударил Рождественского в живот. Тот застонал, согнулся.

– Чувствуешь, как она тебе «давит»? – злобно произнес филиппинец.

Солдаты заржали.

– Домингос, Пакемон, эй, сюда! – крикнул Полосатый Сантьяго.

Трое филиппинцев начали срывать новую оранжевую рубашку с Рождественского, при этом награждая того тумаками.

Солдаты скалились и тряслись от животной радости, наблюдая эту картину.

Полосатый Сантьяго снял свою засаленную рубашку, кинул ее Виталию. Сам надел его новую вещь.

– Ну как? – спросил он у солдат.

– Красавец! – во все горло снова заржали охранники. – Ладно, вы здесь разбирайтесь, а у нас своя работа.

Солдаты вышли из барака.

– Карл-художник,

ты нас извини, – по праву старшего обратился к Виталию старик Гильерме. – Мои братья не сильно на тебя наехали? – Он подошел и по-дружески протянул ему сухонькую морщинистую руку.

Рождественский пожал ее.

– Да не очень, – улыбнулся он.

– Прости нас, Нукулпрадат говорит, что с тобой надо так себя вести. А ты подыгрывай.

– Знаю.

– И еще тебе весть от Дмитрия. Он просил передать. Я не знаю, как это переводится, просто Домингос заучил на память… Ну-ка, скажи, – приказал старик Гильерме молодому филиппинцу.

Тот, нелепо кривя губами, произнес на ломаном русском: «Корито придот ветшером. Буд на строме».

– Грасияс, – по-испански поблагодарил Рождественский.

Виталий думал о предстоящим побеге, быстро окинул взглядом барак, в уме прикинул свой маршрут из умывальника к тюремной стене. Если его опять выдернут из барака и оставят в карцере, то придется снова симулировать предсмертное состояние и вызывать священника, чтобы он позвонил и передал, что операцию надо переносить. Беспокоило и то, что Дмитрий в любой момент может решиться на захват судна. А это расстроит все планы.

– Уважаемый Гильерме, – обратился Виталий к старику, – пошли Домингоса к Хар-Лампу, пускай скажет, что у меня все в порядке. И, кроме того, расскажет, о чем говорили солдаты. Я их подслушал. Сегодня ночью в джунглях была перестрелка, охрана тюрьмы усилена.

– Хорошо, Карл-художник, Домингос сейчас отправится. А ты иди отдыхай. Положи под нары половую тряпку, если зайдут солдаты, хватай и делай вид, что моешь пол.

– Понято, – кивнул Рождественский. – Если усну, разбудите как-нибудь.

– Паскуалито! – окликнул старик Гильерме Пакемона. – Когда заглянут солдаты, кашлянешь.

– Хорошо, – отозвался филиппинец.

– Ты, Карл-художник, услышишь и проснешься.

Рождественский прилег на нары, позволил себе поспасть, ведь впереди бессонная ночь.

Домингос открыл дверь барака, посмотрел на тюремный двор и выскользнул наружу. Он улучил момент во время короткого перекура, когда можно было подойти к Харлампиеву, предал слово в слово, что ему говорил Рождественский.

– Благодарю, Домингос. И передай привет старику Гильерме.

– Хорошо. – Домингос посеменил назад в барак.

Дмитрий решил посоветовался с Ван дер Венделем, в паре с которым таскал балки.

– Надо разузнать у солдат, что там происходит, – предложил голландец. – А там подумаем.

– Эй, а что это там ночью меня разбудило? – Харлампиев внаглую спросил у ближайшего солдата.

– Русский медведь, давай за работу! – огрызнулся охранник.

– Как можно работать, когда спать не дают, – зло проговорил Дмитрий. – Говорят, там, за стенами, война началась.