Мычка
Шрифт:
Голос прервался, а мгновенье спустя по ушам стеганул визг, послышался невнятный скрип и шорох листьев. Ругая себя последними словами, Мычка рванулся следом, оставив поворот за спиной, выметнулся на прямой отрезок. В глаза бросился аккуратно прислоненный к дереву мешок, а над ним... На высоте двух ростов, дергаясь всем телом и истошно вереща, зависла Зимородок, лицо искажено ужасом, руки болтаются, ноги перехвачены кожаной петлей. Петля уходит вверх, перегибается через могучую ветвь и исчезает в листве.
– Сейчас!
Мычка рванулся на помощь. Шуршанье листьев под подошвами сменилось оглушительным треском. Земля ушла
ГЛАВА 7
Темно. Голова раскалывается, в висках стучат молоточки, во рту привкус земли. В ступнях пульсирует тупая боль, а плечи сдавливает, будто кто-то накрепко обмотал веревкой. С трудом справляясь с дурнотой, Мычка попытался сдвинуться, однако не преуспел, лишь дернулся, отчего в боку закололо, а перед глазами поплыли красные круги.
Превозмогая дурноту, Мычка повел глазами. Ничего, лишь откуда-то сверху струится слабый свет. Вокруг земля, белые пятна плесени и корявые пальцы корней. Слабо шевелятся бледные тела личинок, поспешно вбуравливаясь в почву, подальше от беспокойного соседа. Мелкими каплями сочится вода.
Мычка со свистом выдохнул, в досаде закусил губу. Попасться в ловчую яму, как бездумное животное, худшего позора для охотника не может и быть. Хорошо, что сейчас его не видят соплеменники. Сгорел бы со стыда, вбурился в землю следом за личинками, только бы избежать насмешливых взглядов. И ведь еще легко отделался. Поставивший ловушку охотник не стал, или попросту забыл воткнуть в дно заостренный кол, как обычно делают. Иначе путешествие уже бы закончилось сколь мучительной, столь и позорной смертью.
Дурак, болван, бестолочь! Кем нужно быть, чтобы не смотреть под ноги в таком странном и подозрительном месте. Еще удивительно, как в яму не угодила Зимородок. Видать, лазая по кустам, обошла ловушку сторонкой. Но рачительный хозяин подстраховался, и поставил еще одну, и в итоге попали оба, один по дурости, вторая по неуемному любопытству. Однако, если он с удобством сидит в яме, то девушка болтается вниз головой, а в таком положении лучше не оставаться.
Мычка поднял голову, напрягся, ожидая услышать знакомые интонации. Слух уловил приглушенный голос, но не привычный, высокий и мелодичный, как разговаривала Зимородок: хриплый и низкий, с нотками затаенной угрозы.
– Веревку ослабь, да девку опусти. Видишь, посинела совсем.
Невидимый собеседник отозвался с сомненьем:
– А может пусть еще чутка повисит? Ну, чтобы после не вспомнила, что делали.
Первый бросил зло:
– Еще немного, и она вообще ничего не вспомнит. Сдохнет, как есть, или с ума двинется. Много ли с такой проку? Ни продать, ни выменять.
Послышался звук шагов, что-то хрустнуло, зашуршало, раздался жалобный стон. Мычка дернулся, заскрипел зубами. Где-то там, наверху, мучают подругу, а он, хоть и рядом, но может лишь прислушиваться, бессильный помочь.
– А может оприходуем, пока в себя не пришла? Смотри, ничего так фигурка, - вновь прозвучал второй голос.
Первый усмехнулся, сказал сухо:
– За девственниц платят больше. Готов
– оприходуй.
Второй воскликнул обиженно:
– Так что там от моей доли останется? Получится - зря работал!
Первый процедил:
– Не хочешь? Так закрой рот и делай дело!
Послышалась возня, Зимородок охнула, попыталась что-то сказать, но, судя по сменившему речь недовольному мычанию, рот быстро заткнули. Мир поплыл, глаза залило красным, а в груди зародился низкий, угрожающий рык. Руки потянулись к оружию, но узкие стенки западни не позволили, сдавили в жестоких объятьях: ни разомкнуть, ни выскользнуть. В бессилии сделать хоть что-либо, Мычка уткнулся лбом в стенку, принялся дышать глубоко и часто, сбрасывая излишки силы, что, не находя выхода, вот-вот разорвет, расплескает по стенкам колодца.
Шуршанье и возня прекратилась, послышался исполненный довольства голос:
– Ну вот и все, никуда не денется. Связал так, что и бер не вырвется.
– Помолчав, добавил с придыханьем: - Послушай, а если она вовсе не девственница? Может, проверим, и если не впервой, то...
Первый отозвался с насмешкой:
– А если впервой, от соблазна удержишься?
Второй застонал, сказал с мукой:
– Что за жизнь! В кои веки девка рядом, и вокруг ни души, а все без толку.
– Почему не души? Вон, в яме ее спутник сидит, если шею не свернул при падении.
Послышался шорох, свет поблек, а на голову посыпалась пыль и мелкие веточки.
– Слышь, паря, ты там живой?
Раздался смешок, в голову больно клюнуло. Мычка лишь стиснул зубы, про себя обещая насмешнику страшные кары, но виду не подал.
– Ну что там, - послышалось раздраженное, - живой?
Над головой завозилось, раздалось насмешливое:
– Живой, только виду не подает. Хотя... может и сдох. Демон его знает, отсель не видать. Вроде не шевелится.
– Пусть его, пойдем, - бросил первый со сдержанным нетерпением.
– Не наша забота.
– Может добить, че он там мучается?
– злорадно отозвался второй.
В голосе первого прорезались металлические нотки.
– С Дерюгой потом сам будешь объясняться, если окажется, что парень живой был потребен?
– Да на что он ему?
– усмехнулся голос над головой, однако без особой уверенности.
– Если только плоть потешить, так за Дерюгой такого не водится.
Стало светлее, послышались удаляющиеся шаги. Голоса стали тише, неразборчивее. Несколько раз слабо вскрикнула Зимородок, но вскоре звуки истончились, а затем и вовсе пропали, поглощенные извечным дыханьем леса.
Земля приятно холодит лоб, успокаивающе пахнет сыростью, но череп раскалывается, а в груди нестерпимо жжет от мучительного чувства вины. Провалиться в яму, не защитить подругу, а главное, довериться разбойнику, что под видом корчмаря проворачивает темные делишки! От затопившего разум стыда хочется выть, настолько все нелепо и неправильно. Ведь можно было догадаться гораздо раньше, сперва ночью, когда неведомый воришка зашел "на огонек", и не куда-то, а именно к ним, рассчитывая на богатый куш. Можно было заподозрить и с утра, когда корчмарь с преувеличенным интересом узнавал - хорошо ли спалось, уточняя - не закралось ли у гостей сомнений. И уж совсем несообразной казалась щедрость, с какой владелец корчмы принялся разъяснять особенности предстоящего пути.