Мыши Наталии Моосгабр
Шрифт:
Он постоял со стайкой ровесников у ворот, а потом все, и стайка, и он, направились через улицу к скобяной лавке на углу. Госпожа Моосгабр вышла из-за дерева и, не торопясь, двинулась вслед. К скобяной лавке на углу. На углу у скобяной лавки блондинчик в зеленом свитерке со стайкой вновь остановился, а потом все свернули за угол. Свернули на большую улицу, и госпожа Моосгабр прибавила шагу. За углом на большой улице она догнала их, а потом уже держалась за ними на коротком расстоянии. Она то принималась трясти сумкой, то поправляла очки, а случалось, теребила бант чепца на шее… она знала, что на нее обращают
– Милый мальчик, – сказала она, тряся черной сумкой, – переведи меня через улицу. Стара я, плохо вижу, а переведешь – угощу тебя вкусненьким.
Мальчик поднял голову и на мгновение замер. Он увидел старуху в чепце с бантом на шее, в больших круглых очках, в бусах и подвесках, лицо красно-белое, губы красные, брови черные, увидел он и ее белые перчатки, и небольшую черную сумку в руке… и на мгновение замер. Госпожа Моосгабр чуть улыбнулась, а потом, как ни странно, улыбнулся и он.
– Переведу, – кивнул мальчик.
Загорелся зеленый свет – можно было идти. Госпожа Моосгабр взяла мальчика за зеленое хлопчатобумажное плечо, и они прошли перекресток по белым полосам на асфальте.
– Я проехала здесь под землей, – сказала госпожа Моосгабр, проходя по белым полосам перекрестка, – и вышла у кладбища. Не торгуешь ли ты на перроне «Кладбище» с тележки?
– На станции «Центральное кладбище», – поправил ее мальчик, – на подземной дороге, то бишь в метро.
– Так ты действительно Линпек, – сказала госпожа Моосгабр, и мальчик, странно улыбнувшись, утвердительно кивнул. – И теперь ты туда идешь, правда? – сказала госпожа Моосгабр, и мальчик, странно улыбнувшись, слегка пожал плечами.
– Само собой, – сказал он, – туда и иду. Торгую с шести вечера.
Они перешли перекресток и оказались на тротуаре, как раз у торгового дома «Подсолнечник». В больших витринах со множеством разных товаров уже горели разноцветные неоны, было около половины шестого, середина сентября. Госпожа Моосгабр посмотрела на эти большие витрины и сказала:
– Ты был добр ко мне, перевел через улицу. За это я тебя угощу, только пока у меня нет ничего. По дороге в приют хотела купить, да боялась опоздать. Сейчас куплю.
– А что вы хотите купить? – сказал мальчик. – Шоколадную трубочку?
– Трубочку, – кивнула госпожа Моосгабр и рукой в белой перчатке затрясла небольшой черной сумкой, – трубочку. Но если ты мне расскажешь, как озорничаешь в школе, я куплю
– Медовик, – улыбнулся блондинчик в зеленом свитерке, – отчего ж не рассказать мне, как я озорничаю в школе, если я совсем не озорничаю. Это проще простого. Я уже сам зарабатываю гроши. А как это, – спросил он, странно улыбнувшись, – как это вы хотели купить медовик уже по дороге к приюту, да боялись опоздать…
– Тогда он был бы у меня уже в сумке, – госпожа Моосгабр затрясла черной сумкой, – но я боялась опоздать, и потому его нет в сумке. Куплю медовик сейчас по дороге. Но ты должен рассказать, как озорничаешь в школе, как дерешься.
Они свернули в улицу за торговым домом «Подсолнечник», по которой можно было пройти прямо к кладбищу, и мальчик сказал:
– Дерусь? Ах да, я уже понимаю. Вы, наверное, имеете в виду ту записку, которую учительница написала маме. Будто я избил Козла. Но он первый начал. Он смеялся надо мной.
– А как он над тобой смеялся? – спросила госпожа Моосгабр и поправила очки.
– Он вытащил медовик, – сказал блондинчик, – и размахивал у меня перед носом. Хочешь такой, хочешь такой, но такого медовика нет у тебя на тележке. На тележке у тебя – сено.
– Сено? – удивилась госпожа Моосгабр и схватилась за бант на шее. – Почему сено?
– Ну сено, – мотнул головой мальчик, – ну будто я продаю сено для лошадей. Сено и овес. Будто и торгую лошадиным товаром. И потому я врезал ему как следует.
– Врезал? – дернула головой госпожа Моосгабр. – Врезал? Ножом?
– Что вы, ножом, – засмеялся блондинчик, – плечом.
Госпожа Моосгабр снова схватилась за бант на шее, покивала головой и сказала:
– Но это не все. Ты сам с собой никогда не разговариваешь?
– Сам с собой, – засмеялся мальчик, – это со многими бывает. Что в этом особенного? Учительница тоже с собой разговаривает. Она, например, говорит себе: «Хорошо, я посмотрю». Или: «Мне пора начинать». Мама, когда играла в «Тетрабиблосе», тоже сама с собой разговаривала. Когда разучивала роль. А разве эти газетчики, к примеру, – улыбнулся мальчик, – не разговаривают сами с собой, когда выкрикивают на улице «газета, газета…».
Госпожа Моосгабр дернула головой и снова поправила очки, они шли той же улицей за торговым домом, по которой можно было пройти к кладбищу, все магазины были уже освещены. И госпожа Моосгабр сказала:
– А что сны? Не снятся тебе сны? Не снится, например, что ты летаешь?
– Бывает, – кивнул блондинчик в зеленом свитерке, – что и снится. Хорошо, когда снится.
– И ты любишь кататься на лифте, правда? – спросила она.
– Люблю, – засмеялся мальчик. – Откуда вы знаете? Или вы узнали, что я разбил в нем стекло?
– Нет, что ты, – покачала головой госпожа Моосгабр, – я просто так рассудила. Каждый, кто любит летать, любит кататься на лифте. Пойдем, – сказала она, – перейдем на другую сторону, чтобы нам поскорей дойти до кладбищенских ворот. – И когда они, переходя на другую сторону, оказались посреди улицы, госпожа Моосгабр спросила: – А как обстоит дело с огнем?
– С огнем, – удивился мальчик, – в каком смысле «дело с огнем»?
– Ну, в смысле огня, – затрясла сумкой госпожа Моосгабр, когда они перешли улицу, – любишь ли ты, когда горит? Не поджигаешь ли что-нибудь иногда?