Мыши
Шрифт:
Мама помолодела лет на десять; усталость, жуткое напряжение вчерашнего утра бесследно исчезли с ее лица.
— Хорошо спала? — спросила я.
Она широко улыбнулась:
— Очень хорошо, спасибо, Шелли, действительно очень хорошо. Как младенец.
Я тоже улыбнулась. Мама снова могла спать. Это было добрым знаком.
Тот день обладал какой-то особой, волшебной магией, как Рождество. После всего, что случилось накануне, после всего, что нам пришлось пережить, начиная с рассвета одиннадцатого апреля, после
Я была на вершине блаженства. Я ощущала себя выжившей жертвой кораблекрушения, которой, после долгих недель дрейфа в открытом море в хлипкой шлюпке, среди волн размером с дом, удалось спастись, и я вдруг оказалась у пылающего костра, завернутая в одеяла, со стаканом горячего питья. Я воспринимала как чудо каждую мелочь повседневного мира — все, что раньше казалось обыденным и не достойным внимания: с восхищением смотрела, как грибная шляпка молока медленно прорастает в темных глубинах кофе в моей чашке и пылинки кружат в луче света, напоминая вращение небесных тел во Вселенной; я с интересом разглядывала крохотные пурпурные сосудики на опущенных веках мамы, пока она читала газету; вслушивалась в отдаленный колокольный перезвон, сливающийся в кристально-чистую мелодию из идиллического прошлого. Я смаковала все это, я любила все в этом мире только за то, что оно было.
Мы переоделись только ближе к одиннадцати, но даже и потом снова уселись за кухонный стол и продолжили чтение газет за очередным кофейником свежего кофе.
Мы почти не говорили о вчерашних событиях, но то и дело кому-то из нас приходили в голову мысли, и тогда мы вновь возвращались к этой теме.
— Как ты думаешь, шантажист говорил правду? — спросила я. — Ну, насчет того, что ни с кем не делился своими догадками о нашей причастности к убийству Пола Ханнигана?
Мама задумалась.
— Да, думаю, что да. В конце концов, он ведь сказал нам правду о своей болезни.
— А то, что у Пола Ханнигана нет близких родственников, которые могли бы разыскивать его?
— Трудно сказать. Во всяком случае, он говорил это со слов самого Ханнигана. Но интуиция мне подсказывает, что теперь все кончено. Я действительно в это верю.
Чуть позже мама воскликнула:
— Представь, если бы я убила его, Шелли! Нам бы опять пришлось избавляться от трупа, да еще от этой чертовой машины. Ты только представь!
Я покачала головой, в шоке от мысли, насколько близки мы были к тому, чтобы снова войти в эту пещеру ужасов. Что бы мы стали делать с трупом толстяка? Закопали в саду? Вырыли бы яму в огороде? А что с машиной? Опять бросать ее где-нибудь со всеми вытекающими последствиями или столкнуть в одну из тех шахт в национальном парке, как я предлагала? Было невыносимо думать об этом…
— Слава богу, что ты такая неловкая, —
— Это какое-то чудо, —сказала она. — Я имею в виду, как я могла промахнуться с такого близкого расстояния? Ведь дуло пистолета почти упиралось ему в шею. Это невозможно, Шелли. Просто невозможно.
Вновь вспомнив наш вчерашний разговор ( Цугцванг. Это из шахмат), я заметила:
— Все это было похоже на шахматную партию, правда?
— В каком-то смысле, пожалуй. Нам определенно приходилось крепко думать перед каждым ходом.
Я вспомнила все решения, принятые мамой с той самой минуты, как она обрушила разделочную доску на череп Пола Ханнигана: закопать его в саду вместо того, чтобы вызывать полицию, продолжать жить так, будто ничего не случилось, сбросить мусорные мешки в заброшенные шахты, где их никто никогда не найдет, оставить себе пистолет, разыграть перед врачами «скорой» спектакль о смерти от инфаркта. Сколько трудных решений, сколько правильных ходов.
— Ты блестяще сыграла свою шахматную партию, мама.
— Мы обе, Шелли. Мы обе.
Когда от долгого сидения на деревянном стуле у меня заныла спина и уже было невмоготу читать про новые модные тенденции, диеты, фильмы и старлеток, я сказала:
— Я не чувствую себя виноватой в том, что мы сделали, мама. Я рада, что они оба мертвы. Я ни о чем не жалею — даже о том, что случилось вчера. Он получил то, что заслужил. Собаке собачья смерть, я бы так сказала. Все, что мы сделали, абсолютно все, было самообороной. Даже вчерашнее.
После ланча мы поехали по округе и долго гуляли вдоль берега реки. Выдался еще один чудесный день, и пейзаж радовал глаз своими живыми сочными красками. Желтый цвет канолы был таким ослепительным, что я едва могла смотреть на него — это было все равно что смотреть на яркое солнце. Небо поражало глубокой лазурью, дальние холмы — изысканной лавандой, молодые деревца вдоль берега были принаряжены в листву цвета зеленого лайма, который вскоре должен был смениться желтым, высокий луговик налился изумрудной зеленью, а дикие цветы в его зарослях проглядывали чистейшей первозданной белизной.
— Как на картинах Ван Гога, — сказала мама. — Такое впечатление, что краски вовсе не смешивали на палитре, а просто выдавливали из тюбиков.
Когда мы подошли к заброшенному участку берега, где буйствовала жгучая крапива, мама огляделась по сторонам — нет ли поблизости пешеходов или рыбаков? — достала из сумочки пистолет и быстро швырнула его в реку. Он пошел на дно с ласкающим слух звуком — плюх!
— А как же насчет того, что вода всегда выдает свои секреты?