Мышиное счастье
Шрифт:
— Небрит он.
— Кто?
— Николай Николаевич.
— Ей-богу, у вас от службы миражи.
Рамы двойные, уже законопаченные на зиму, уйти в окно он не мог. Лестница на чердак проходит через сени — инспектор услыхал бы его уход. Русской печи в доме нет, залезть некуда. Под кровать Леденцов заглядывал. Тайная дверь в стене? Но стены бревенчатые, в избах подобных дверей не делают. Может быть, механик лежит в серванте, за фужерами? Но они стоят чинно, нетронуто.
— Куревом пахнет, — улыбнулся инспектор.
Она
— Убедительно, — восхитился инспектор. — Но и спиртным откуда-то тянет.
Всё так же молча она встала, вальяжно подошла к столу, взяла бутылку, налила полный фужер, медленно выпила и вернулась на свой стул.
— Неплохой этюдик, — согласился инспектор. — А вы спите в брюках?
— Нынче такая мода, спать в шёлковых брючках.
Он не возразил: чёрт его знает, эта мода бежит скорее всех научно-технических революций. Да и кто спорит о моде с женщиной? Поэтому откровенным взглядом начал он изучать каждый сантиметр пола, мебели, стен и потолка, ломая голову, куда же делся механик.
На полу лежал какой-то тонкий коврик — инспектор воззрился на него.
— Может, чайку попьёте? — вдруг елейно спросила хозяйка.
Это с чего же? Чтобы отвлечь от коврика?
— С чем, Клавдия Ивановна?
— А с чем вы любите?
Он заметил тоненькое вздутие, которое шло от стены до середины комнаты, будто под ковром бежала бесконечная змейка или пролегла верёвка.
— Я люблю с ромом.
— Рому нет, — хихикнула она, — но подобное отыщем.
— Что за подобное? — инспектор встал.
— Скажем, пшеничной водочки…
Она тоже вскочила с радостью освобождённой птицы и посеменила впереди, увлекая его на кухню. Инспектор дошёл с ней до порога, до края ковра, и, нагнувшись, схватил вдруг его и стремительно завернул, оголив половину крашеного пола.
— Без прокурора не имеете права!
— Без санкции прокурора не имею права обыскивать, но преследовать уголовного преступника могу и без санкции.
От стены до середины комнаты тянулся электрический провод и пропадал, нырнув под половицы. Рядом было плоское кольцо. Инспектор взялся за него и открыл крышку подпола — на него пахнуло тьмой, влажной землёй и застойным алкоголем.
— Николай Николаевич, включите лампочку!
Подпол осветился. Инспектор присел, упёрся руками в края и спрыгнул в середину яркого круга…
На берёзовой чурке сидел худой мужчина с запавшими глазами. Белая рубашка, тёмный костюм и полосатый галстук казались в этом подземелье неуместными, как смокинг в пещере. Прилизанные волосы лежали на голове сырой глиной. Лишь рыжеватая щетина говорила о его положении. Он глядел в земляной пол равнодушно, даже не подняв головы.
Инспектор осмотрелся…
Подпол, метров пять площадью, был обшит досками и, видимо, предназначался для картошки. Голая лампочка
— Николай Николаевич? — спросил Леденцов.
Механик вскинул голову и потянулся к бутылке. Инспектор отставил её непререкаемым движением.
— Дай напоследок-то, — глухо попросил механик.
— Вам предстоит беседа.
— Вот и забудусь перед беседой.
— Этим не забываются, Николай Николаевич.
— Кто чем.
— Большинство ничем.
— Э, инспектор, все забываются, только каждый по-своему. Один вещички копит, второй любовью занят, третий у телевизора сидит, четвёртый в машине своей замуровался, а пятый, вроде тебя, работой забывается…
— От чего, Николай Николаевич, забываетесь вы?
— От жизненных неудач, инспектор.
— Идёмте, — Леденцов поднялся с берёзовой чурки.
Мещанин не любит хлеба. Потому что он дешёв — копейки стоит. Потому что он доступен — не дефицит же. Потому что он не престижен — не икра и не ананасы. Но главное, не любит потому, что хлеб прост, как правда. А мещанин простых вещей не любит.
Механики по представлению Рябинина должны быть людьми могучего телосложения, потому что он сам всяких механизмов боялся и считал, что они повинуются лишь сильному. А Николай Николаевич был высок, необыкновенно худ и остёр лицом, словно его обточили. Серые глаза смотрели прямо, даже вызывающе. И Рябинин понял, что разговор может быть трудным.
— Николай Николаевич, хочу вам сообщить, что тот вредитель, который валял тесто, запекал в хлеб будильники и устраивал поджоги, — пойман.
— За этим меня и привезли?
— Поэтому вас и задержали, — уточнил Рябинин.
— Попрошу без аллегорий, по закону.
Рябинин разглядел, что волосы у механика слегка каштановые, кожа на лице бледно-розовая, полупрозрачная, с мелкими веснушками, глаза серые, маленькие и какие-то уютные… Вот покажи его сейчас людям и скажи, что это опасный преступник, — не поверят.
— Почему вы скрывались?
— Я не скрывался, а был у знакомой.
— Вас два дня не было на работе.
— За прогул я отвечу.
Рябинин вдруг устал неземной усталостью. Ну расследовал бы он убийство, ограбление сберкассы, бандитский налёт или какое-нибудь садистское хулиганство… Тогда бы он применил все свои познания в криминалистике и психологии, весь свой многолетний опыт. Но ведь он расследовал хищение хлеба, и ему казалось, что это преступление требует особого поведения преступника — честного, наверное, — и, следовательно, не надо прибегать ни к каким ухищрениям.