Мышка-норушка. Прыжок в неизвестность.
Шрифт:
– В полном объёме, – эхом повторила я. – Ты же сам говорил, что верить обещаниям властей нельзя.
– Тише, родная, прошу тебя.
Он оглянулся на видеостену. По экрану медленно ползли списки умерших и пропавших без вести за сегодняшний день.
– Я не хочу, чтобы ты ехал.
– Ну, что значит «не хочу»? Как маленькая! Помню, тебе было лет двенадцать, когда мне пришлось три месяца жить на комбинате. Ты тогда тоже капризничала. Помнишь?
– Как такое забыть? Я думала, что никогда тебя больше не увижу. И сейчас у меня такое же
– Не говори глупостей. Нам всем очень тяжело. Жизнь и раньше была непростой. А теперь, когда человек человеку враг и подавно. Но всё наладится, нужно только верить.
– Не хочу, чтобы ты ехал!
Я прекрасно понимала, сколько бы ни уговаривала, сколько бы ни упрашивала, он всё равно поедет. Ничего не изменить!
– Рита! Ну, ты же не ребёнок честное слово! Со мной ничего не случится. Так маме и передай. Эта необходимость временная.
– Мне страшно, папуля!
– Всё хорошо! Не волнуйся. Обещаешь?
– Я постараюсь, – мне пришлось отвернуться, чтобы папа не увидел покатившиеся по щекам слёзы.
И как мне теперь сказать об этом маме? Она ведь будет спрашивать. Дотошно, как и положено доктору, станет выяснять до мелочей. Всё! Что сказал папа? Как он при этом выглядел? Какая в голосе была интонация? Что я в этот момент почувствовала? О чём подумала?
– Тебе известно, зачем ты там нужен?
– Да. Это из-за диоксинового облака. Его надо мониторить в круглосуточном режиме. А никто не знает оборудование станции химзащиты лучше, чем я.
– Разве на комбинате нет других инженеров?
– Есть. Но система контроля, которую установили весной, им не знакома, так как мне. Да и данные с неё снимаются два раза в час. И как ты понимаешь, никто не будет посылать к нам домой специалиста каждый полчаса, чтобы я делал анализ данных.
Я опустилась на диван. Хорошо, что он стоял сбоку от видеостены, а не так, как велели власти – «строго напротив». Не знаю, что сказал папа проверяющим, когда они приходили, но мягкий и уютный, он остался стоять там, где его и поставили – в простенке между прихожей и кухней. И хотя от света постоянно работающей видеостены не скрыться, здесь в закутке он не так ослеплял.
И всё же папа заметил мои слёзы.
– Ну, что ты! – он сел рядом и обнял меня. – Всё будет хорошо. Я обещаю.
Я хотела ему ответить, но не смогла. Он поцеловал меня в лоб и пошёл собирать вещи, а когда вернулся, безразличный голос диктора зачитывал новости:
«…Диоксиновое облако гигантского размера, образовавшееся в результате аварии на заводе по переработке отходов в семистах километрах юго-западнее Бинской агломерации, стремительно приближается к Чернореченску…»
С улицы послышался протяжный автомобильный гудок, больше похожий на вой заводской сирены.
– Мне пора! Дай обниму тебя, – сказал папа.
Я встала с дивана. Он крепко прижал меня к себе и поцеловал висок.
– Я очень
Он резко отстранился от меня, быстро пошёл к двери, оделся и, не обернувшись, поднёс руку к сканеру.
Дверь биопропускника закрылась за папой, и я осталась одна. Яркие блики видеостены освещали комнату:
«…из-за сильного ветра снижения скорости движения ядовитого облака не прогнозируется. Власти города настоятельно рекомендуют жителям без особой необходимости не покидать свои дома и напоминают: не допускайте проникновения нефильтрованных воздушных масс в помещение, тщательно проверяйте герметичность дыхательных масок и защитных костюмов при выходе из дома, соблюдайте осторожность…», – тревожно вещал голос диктора.
Я присела на край дивана и обвела комнату взглядом. Внутри меня всё сжималось и причиняло боль. Гнетущее ощущение неминуемой беды не давало пошевелиться. Воспоминания нахлынули мощным потоком бурных вод Чёрной реки. Вот так же в детстве папа и дед уезжали на комбинат, успокаивали, обещая, что всё будет хорошо. А потом…
Потом была авария и долгое, томительное ожидание новостей. Папы и деда не оказалось ни в списках живых, ни в списках погибших. Трое суток неизвестности. Каждый новый день, наполненный страхом и отчаянием, похож на предыдущий. Когда сообщили, что под сложившимися бетонными перекрытиями нашли выживших, многие надеялись, что это их родные спаслись.
Как не хотелось маме в то утро ехать на внеочередное дежурство! И как она радовалась, что оказалась в госпитале, когда привезли пострадавших. Уцелели трое – папа, дед и дядя Андрей, работавший на комбинате рабочим. Сын бабушкиной соседки Лидии Ивановны.
И вновь, тягостное ожидание и неизвестность. Две недели мы ждали худшего. Дни тянулись медленно, им не было числа. Временами казалось, что папа с дедом хоть и выбрались из-под завалов, из цепких лап болезни им не спастись. Но они справились. А спустя пять дней мама сказала, что и дядя Андрей тоже будет жить.
В этот раз всё иначе. Я старше и чувствую острее. Мой страх осязаем. Он внутри. Шевелится. Дотягивается щупальцами до каждой клеточки, каждого потаённого уголка души. Нашёптывает, что я больше папу не увижу.
Как разобраться в своих ощущениях? Как сказать маме, подготовить её к тому, что грядёт, если я сама не знаю, чего жадть? И как мы справимся без папы, без его заботы и поддержки?
От мыслей, иссушающих безысходностью, во рту появилась горечь, и я пошла на кухню за водой. На столе меня ждали давно остывший чай и печенье с джемом.
Джем! В голове зашумело. Я собиралась достать папе упаковку. И ведь были в кладовке, почему не достала?
Железные тиски приближающейся истерики сдавили голову. В висках застучало. Отчего-то вспомнились слова папы: