Мысль, вооруженная рифмами

Холшевников Владислав Евгеньевич

Чем свободнее ритмическая структура, тем проще должна быть строфа — сложная улавливается слухом лишь при урегулированном стихе. Самая популярная строфа советской поэзии — перекрестное 4-стишие, за ним следует двустишие; иногда поэты разделяют строфы пробелами, иногда нет. Сложные строфы встречаются редко, в урегулированных размерах (V, 40 , 44 , 67 , 103 ).

Фоника, рифма. В звуковой инструментовке и рифме 20-е годы — прямое продолжение и углубление поисков предшествующего периода.

Развивается и совершенствуется неточная рифма разных видов. У Маяковского, Асеева она часто даже количественно превосходит точную. У раннего Асеева игра рифмами иногда становилась самоцелью (V, 23 ), но характернее для него, как и для Маяковского, другое: звуковое подобие связывает слова, как сходство в метафоре, — «Продажа овса и сена» «пахнет убийством Отца и Сына» (V, 20 ); у Маяковского фраза — «От

Батума, чай, котлами покипел» вызывает ассоциацию: «…пивал чаи со мною в дип-купе» (V, 15 ). Концевые рифмы связывают строки по смыслу (V, 10 и др.), перекликаются с внутренними созвучиями (V, 22 ); рифмы могут быть веселыми, смешными (V, 16 ), сатирически злыми (V, 17 ), могут радовать виртуозностью (V, 29 ). Маяковский и другие его современники сделали неточную рифму достоянием всей советской поэзии.

Второй этап. Разница между первым и вторым этапом хорошо видна в творчестве Заболоцкого. От гротескного зыбкого метра, соответствовавшего гротескному содержанию и стилю произведений 20-х годов, он переходит к чистым классическим размерам и традиционной тематике (V, 106–109 ). В это время расцветает жанр песни, тяготеющей к силлабо-тонкие, к симметричной строфической композиции (V, 93 , 94 , 96–98 ). К наиболее популярным песенным размерам относятся 4- и 5-стопный хорей (V, 96 , 97 , с небольшими вариациями 116 ) и 3-сложники, в особенности анапест (V, 94 , 98 ). Напевная интонация характерна для многих лирических стихотворений, написанных для чтения, а не пения (V, 95 , 107 , 113 ).

Вновь становится популярным 5-стопный ямб; не случайно Маршак пишет «дифирамб» этому размеру (V, 35 ). Интересно сопоставить, насколько по-разному звучит традиционнейший 4-стопный ямб в зависимости от преобладания тех или иных ритмических форм (I, 5 , 6 , 7 , 12 , 26 , 29 ; II, 32 , 40 , 49 ; V, 45 , 46 ) и от того, разбит ли стих на подстрочия и как именно разбит (V, 100 , 110 , 111 , 122 , 123 ). А. Т. Твардовский в «Василии Теркине» доказал, что рифмованный 4-стопный хорей может быть интонационно богатым и разнообразным эпическим размером (V, 99 ) и продолжил традицию эпического 4-стопного ямба (V, 100 ).

Продолжают развиваться дольники, но неурегулированные почти исчезают, преобладают 3-дольники III, II, V формы. Подводить итоги третьему этапу рано: поэзия развивается, наследуя традиции обоих предшествующих этапов и продолжая поиски. 3-сложники напоминают о 20–30-х годах довольно частыми трибрахиями (V, 115 ); 3-стопный ямб — пиррихиями на 1-й стопе (V, 118 ), а наряду с этим появляются новые, редкие размеры (V, 128 ). Возродился и значительно усилился интерес к свободному стиху (V, 117 ).

Вновь чаще встречается неточная рифма — но уже не столько составная и ассонанс, как в 20-х годах, а «левая», корневая (V, 125–128 ).

Поэты ищут также новые строфические и интонационные формы (V, 128 ).

Демьян Бедный (1833–1945)

1. Мой стих

Пою. Но разве я «пою»? Мой голос огрубел в бою, И стих мой… блеску нет в его простом наряде. Не на сверкающей эстраде Пред «чистой публикой», восторженно-немой, И не под скрипок стон чарующе напевный Я возвышаю голос мой — Глухой, надтреснутый, насмешливый и гневный. Наследья тяжкого неся проклятый груз, Я не служитель муз: Мой твердый, четкий стих — мой подвиг ежедневный. Родной народ, страдалец трудовой, Мне важен суд лишь твой, Ты мне один судья прямой, нелицемерный, Ты, чьих надежд и дум я — выразитель верный, Ты, темных чьих углов я — «пес сторожевой»! 1917

2. Птицеловы

Весною некий птицелов Ловил перепелов: Лежал в траве густой часами, На сети на свои глядел издалека, — Перепела ж ловились сами. Была ли на сетях приманка велика? Да ровно никакой! Доверчиво и смело Шли птицы на привычный зов: Обманщик ловкий, птицелов Перепелиный бой подделывал умело!

~ ~ ~

Как

много в наши дни вот этаких ловцов Средь политического поля! — «Земля и воля!» — «Земля и воля!» — «Права!» — «Порядок!» — «Хлеб!» — свистят со всех концов. Кто верит всякому «на вид — социалисту», Те уподобятся легко перепелам. Друзья, судите не по свисту, А по делам! 1917

В. В. Маяковский (1893–1930)

3. Адище города

Адище города окна разбили на крохотные, сосущие светами адки. Рыжие дьяволы, вздымались автомобили, над самым ухом взрывая гудки. А там, под вывеской, где сельди из Керчи, — сбитый старикашка шарил очки и заплакал, когда в вечереющем смерче трамвай с разбега взметнул зрачки. В дырах небоскребов, где горела руда и железо поездов громоздило лаз, — крикнул аэроплан и упал туда, где у раненого солнца вытекал глаз. И тогда уже — скомкав фонарей одеяла — ночь излюбилась, похабна и пьяна, а за солнцами улиц где-то ковыляла никому не нужная, дряблая луна. 1913

4. Скрипка и немножко нервно

Скрипка издергалась, упрашивая, и вдруг разревелась так по-детски, что барабан не выдержал: «Хорошо, хорошо, хорошо!» А сам устал, не дослушал скрипкиной речи, шмыгнул на горящий Кузнецкий и ушел. Оркестр чужо смотрел, как выплакивалась скрипка без слов, без такта, и только где-то глупая тарелка вылязгивала: «Что это? Как это?» А когда геликон — меднорожий, потный — крикнул: «Дура, плакса, вытри!» — я встал, шатаясь полез через ноты, сгибающиеся под ужасом пюпитры, зачем-то крикнул: «Боже!» Бросился на деревянную шею: «Знаете что, скрипка? Мы ужасно похожи: я вот тоже ору — а доказать ничего не умею!» Музыканты смеются: «Влип как! Пришел к деревянной невесте! Голова!» А мне — наплевать! Я — хороший. «Знаете что, скрипка? Давайте — будем жить вместе! А?» 1914

5. Пустяк у Оки

Нежно говорил ей — мы у реки шли камышами: «Слышите: шуршат камыши у Оки. Будто наполнена Ока мышами. А в небе, лучик сережкой вдев в ушко, звезда, как вы, хорошая, — не звезда, а девушка… А там, где кончается звездочки точка, месяц улыбается и заверчен, как будто на небе строчка из Аверченко… Вы прекрасно картавите. Только жалко Италию…» Она: «Ах, зачем вы давите и локоть и талию. Вы мне мешаете у камыша идти…» <1915>