Мысль, вооруженная рифмами

Холшевников Владислав Евгеньевич

28. Эстафета

Что же мы, что же мы, неужто ж размоложены, неужто ж нашей юности конец пришел? Неужто ж мы — седыми — сквозь зубы зацедили, неужто ж мы не сможем разогнать прыжок? А нуте-ка, тикайте, на этом перекате пускай не остановится такой разбег. Еще ведь нам не сорок, еще зрачок наш зорок, еще мы не засели на печи в избе! А ну-ка, все лавиной на двадцать с половиной, ветрами нашей бури напрямик качнем. На этом перегоне никто нас не догонит. Давай? Давай! Давай начнем! Что же мы, что же мы, неужто ж заморожены, неужто ж нам положено на месте стать? А ну-ка каблуками махнем за облаками, а ну, опять без совести вовсю свистать! Давайте перемолвим безмолвье синих молний, давайте снова новое любить начнем. Чтоб жизнь опять сначала, как море, закачала. Давай? Давай! Давай начнем! 1927

29.

Перебор рифм

Не гордись, что, всё ломая, мнет рука твоя, жизнь под рокоты трамвая перекатывая. И не очень-то надейся, рифм нескромница, что такие лет по десять после помнятся. Десять лет — большие сроки: в зимнем высвисте могут даже эти строки сплыть и выцвести. Ты сама всегда смеялась над романтикой… Смелость — в ярость, зрелость — в вялость, стих — в грамматику. Так и всё войдет в порядок, всё прикончится, от весенних лихорадок спать захочется. Жизнь без грома и без шума на мечты променяв, хочешь, буду так же думать, как и ты про меня? Хочешь, буду в ту же мерку лучше лучшего под цыганскую венгерку жизнь зашучивать? Видишь, вот он, сизый вечер, съест тирады все… К теплой силе человечьей жмись да радуйся! К теплой силе, к свежей коже, к синим высверкам, к городским да непрохожим дальним выселкам. 1929

К. И. Чуковский (1882–1969)

30. Крокодил

_{(Отрывок)}

Как услышали про елочку слоны, Ягуары, павианы, кабаны, Тотчас за руки, На радостях, взялись И вкруг елочки Вприсядку понеслись. Не беда, что, расплясавшись, Бегемот Повалил на Крокодилицу комод, И с разбегу круторогий Носорог Рогом, рогом зацепился за порог. Ах, как весело, как весело Шакал На гитаре плясовую заиграл! Даже бабочки уперлися в бока, С комарами заплясали трепака. Пляшут чижики и зайчики в лесах, Пляшут раки, пляшут окуни в морях, Пляшут в поле червячки и паучки, Пляшут божии коровки и жучки. 1917

31. Телефон

1

У меня зазвонил телефон. — Кто говорит? — Слон. — Откуда? — От верблюда. — Что вам надо? — Шоколада. — Для кого? — Для сына моего. — А много ли прислать? — Да пудов этак пять Или шесть: Больше ему не съесть, Он у меня еще маленький!

2

А потом позвонил Крокодил И со слезами просил: — Мой милый, хороший, Пришли мне калоши, И мне, и жене, и Тотоше. — Постой, не тебе ли На прошлой неделе Я выслал две пары Отличных калош? — Ах, те, что ты выслал На прошлой неделе, Мы давно уже съели И ждем, не дождемся, Когда же ты снова пришлешь К нашему ужину Дюжину Новых и сладких калош!

3

А потом позвонили зайчатки: — Нельзя ли прислать перчатки? А потом позвонили мартышки: — Пришлите, пожалуйста, книжки!

4

А потом позвонил медведь Да как начал, как начал реветь. — Погодите, медведь, не ревите, Объясните, чего вы хотите? Но он только «му» да «му», А к чему, почему — Не пойму! — Повесьте, пожалуйста, трубку!

5

А потом позвонили цапли: — Пришлите, пожалуйста, капли: Мы лягушками нынче объелись, И у нас животы разболелись!

6

И такая дребедень Целый день: Динь-ди-лень, Динь-ди-лень, Динь-ди-лень! То тюлень позвонит, то олень. А недавно две газели Позвонили и запели: — Неужели В самом деле Все сгорели Карусели? — Ах, в уме ли вы, газели? Не сгорели карусели, И качели уцелели! Вы б, газели, не галдели, А на будущей неделе Прискакали бы и сели На качели-карусели! Но не слушали газели И по-прежнему галдели: — Неужели В самом деле Все качели Погорели? Что за глупые газели!

7

А вчера поутру Кенгуру: — Не это ли квартира Мойдодыра? — Я рассердился да как заору: — Нет! Это чужая квартира!!! — А где Мойдодыр? — Не могу вам сказать… Позвоните по номеру Сто двадцать пять.

8

Я три ночи не спал, Я устал. Мне бы заснуть, Отдохнуть… Но только я лег — Звонок! — Кто говорит? — Носорог. — Что такое? — Беда! Беда! Бегите скорее сюда! — В чем дело? — Спасите! — Кого? — Бегемота! Наш бегемот провалился в болото… — Провалился в болото? — Да! И ни туда, ни сюда! О, если вы не придете — Он утонет, утонет в болоте, Умрет, пропадет Бегемот!!! — Ладно! Бегу! Бегу! Если могу, помогу!

9

Ох, нелегкая это работа — Из болота тащить бегемота! 1926

С. Я. Маршак (1887–1964)

32. <Перевод 60-го сонета У. Шекспира>

Как движется к земле морской прибой, Так

и ряды бессчетные минут, Сменяя предыдущие собой, Поочередно к вечности бегут. Младенчества новорождённый серп Стремится к зрелости и, наконец, Кривых затмений испытав ущерб, Сдает в борьбе свой золотой венец. Резец годов у жизни на челе За полосой проводит полосу. Всё лучшее, что дышит на земле, Ложится под разящую косу. Но время не сметет моей строки, Где ты пребудешь смерти вопреки! 1945

33. Горной маргаритке, которую я смял своим плугом

_{(Перевод из Р. Бернса)}

О скромный, маленький цветок, Твой час последний недалек. Сметет твой тонкий стебелек Мой тяжкий плуг. Перепахать я должен в срок Зеленый луг. Не жаворонок полевой — Сосед, земляк, приятель твой — Пригнет твой стебель над травой, Готовясь в путь И первой утренней росой Обрызгав грудь. Ты вырос между горных скал И был беспомощен и мал, Чуть над землей приподымал Свой огонек, Но храбро с ветром воевал Твой стебелек. В садах ограды и кусты Хранят высокие цветы. А ты рожден средь нищеты Суровых гор. Но как собой украсил ты Нагой простор! Одетый в будничный наряд, Ты к солнцу обращал свой взгляд. Его теплу и свету рад, Глядел на юг, Не думая, что разорят Твой мирный луг. Так девушка во цвете лет Глядит доверчиво на свет И всем живущим шлет привет, В глуши таясь, Пока ее, как этот цвет, Не втопчут в грязь. Так и бесхитростный певец, Страстей неопытный пловец, Не знает низменных сердец — Подводных скал — И там находит свой конец, Где счастья ждал. Такая участь многих ждет… Кого томит гордыни гнет, Кто изнурен ярмом забот, — Тем свет не мил. И человек на дно идет, Лишенный сил. И ты, виновник этих строк, Держись, — конец твой недалек. Тебя настигнет грозный рок — Нужда, недуг, — Как на весенний стебелек Наехал плуг. 1950

34. Начинающему поэту

Мой друг, зачем о молодости лет Ты объявляешь публике читающей? Тот, кто еще не начал, — не поэт. А кто уж начал, — тот не начинающий! 1954

35

Мой конь крылатый — пятистопный ямб, — Тебе пишу я этот дифирамб, Стих Дантовых терцин и драм Шекспира, Не легковесен ты и не тяжел, Недаром ты века победно шел Из края в край, звуча в сонетах мира. Передаешь ты радость, гнев и грусть, Тебя легко запомнить наизусть, Ты поэтичен, но в терпимой дозе, И приближаешься порою к прозе. Невыносим тебе казенный штамп, Размер свободный — пятистопный ямб. Чуждаешься ты речи сумасбродной, Не терпишь ты и классики холодной. Ведут поэта, о волшебный стих, И в ад и в рай пять легких стоп твоих. <1964>

Б. Л. Пастернак (1890–1960)

36. Зима

Прижимаюсь щекою к воронке Завитой, как улитка, зимы. «По местам, кто не хочет — к сторонке!» Шумы-шорохи, гром кутерьмы. «Значит — в «море волнуется»? В повесть, Завивающуюся жгутом, Где вступают в черед, не готовясь? Значит — в жизнь? Значит — в повесть о том, Как нечаян конец? Об уморе Смехе, сутолоке, беготне? Значит — вправду волнуется море И стихает, не справясь о дне?» Это раковины ли гуденье? Пересуды ли комнат-тихонь? Со своей ли поссорившись тенью, Громыхает заслонкой огонь? Поднимаются вздохи отдушин И осматриваются — и в плач. Черным храпом карет перекушен, В белом облаке скачет лихач. И невыполотые заносы На оконный ползут парапет. За стаканчиками купороса Ничего не бывало и нет. 1913, 1928

37. Зимняя ночь

Не поправить дня усильями светилен, Не поднять теням крещенских покрывал. На земле зима, и дым огней бессилен Распрямить дома, полегшие вповал. Булки фонарей и пышки крыш, и черным По белу в снегу — косяк особняка: Это — барский дом, и я в нем гувернером. Я один, я спать услал ученика. Никого не ждут. Но — наглухо портьеру. Тротуар в буграх, крыльцо заметено. Память, не ершись! Срастись со мной! Уверуй И уверь меня, что я с тобой — одно. Снова ты о ней? Но я не тем взволнован. Кто открыл ей сроки, кто навел на след? Тот удар — исток всего. До остального, Милостью ее, теперь мне дела нет. Тротуар в буграх. Меж снеговых развилин Вмерзшие бутылки голых черных льдин. Булки фонарей, и на трубе, как филин, Потонувший в перьях, нелюдимый дым. 1913, 1928

38. Метель

В посаде, куда ни одна нога Не ступала, лишь ворожеи да вьюги Ступала нога, в бесноватой округе, Где и то, как убитые, спят снега, — Постой, в посаде, куда ни одна Нога не ступала, лишь ворожеи Да вьюги ступала нога, до окна Дохлестнулся обрывок шальной шлеи Ни зги не видать, а ведь этот посад Может быть в городе, в Замоскворечье, В Замостье, и прочая (в полночь забредший Гость от меня отшатнулся назад). Послушай, в посаде, куда ни одна Нога не ступала, одни душегубы, Твой вестник — осиновый лист, он безгубый, Безгласен, как призрак, белей полотна! Метался, стучался во все ворота, Кругом озирался, смерчом с мостовой… — Не тот это город, и полночь не та, И ты заблудился, ее вестовой! Но ты мне шепнул, вестовой, неспроста. В посаде, куда ни один двуногий… Я тоже какой-то… я сбился с дороги: — Не тот это город, и полночь не та. 1914, 1928