Мысль, вооруженная рифмами

Холшевников Владислав Евгеньевич

По изд.: Гудзенко С. Стихи и поэмы. М., 1956.

А. А. Вознесенский. 125 Амф неурегулированный: чередование коротких Амф1 и длинных Амф 7–5; монорим, рифмы корневые. 126 ПеIII 3, начало — 4-ст: Я1-ПеIII 3-Я1-ПеIII 3, аа. 127 Дпа3, вольн. рифм. 128 ПМФ от Ткт к Акц. Своеобразное 4-ст: первые два стиха печатаются как один, но лесенкой; при этом только во вторых стихах встречаются 4-сложные интервалы между ударениями: нетожд. строфы, преобладают перекрестные 4-ст.

По изд.: Вознесенский А. 1) Треугольная груша, М., 1962; 2) Антимиры. М., 1964.

А. С. Кушнер. 129 ПеIV 3, ааббввгг. 130 Я6, бц, АБАБ.

По изд.: Кушнер А. 1) Ночной дозор. М.; Л., 1966; 2) Голос. Л., 1978.

VI. Приложение

Досиллабический

и силлабический стих

Древнерусская книжность не знала стихотворства. В отдельные произведения проникали элементы стиха фольклорного — песен, поговорок; признаки стихотворной организации иногда заметны во фрагментах богослужения, но молитвословный стих еще мало изучен. Лишь в XVII в. начинает развиваться литературный стих. В нем отчетливо прослеживаются две различные струи.

Одна — анонимная демократическая поэзия, опирающаяся на фольклор. Один ее вид восходит к исторической песне, духовному стиху (VI, 1 ) — это преимущественно 3-ударный тактовик { Гаспаров, 352–371 }, в котором рифма появляется время от времени как следствие синтаксического параллелизма, но организующей роли не играет. Другой вид, в сатирических произведениях, восходит к скоморошьим прибауткам, к раёшному стиху (VI, 2 ). Это стих рифмованный, со смежной рифмой, причем рифмующаяся пара всегда составляет синтаксическое единство — именно поэтому в приведенном здесь «Сказании…» зарифмованная пара писалась в одну строчку. Созвучие может быть и точным (попом — дураком), и весьма отдаленным (зделалося — учинилося); вернее, точная рифма — частный случай допустимого созвучия. Количество ударений в стихе непостоянно, как и слоговой объем. Традицию именно такого стиха подхватил Пушкин в «Сказке о попе и о работнике его Балде».

Другая струя — поэзия книжников, просвещенных людей, преимущественно духовенства. Их произведения большей частью дидактичны, связаны с церковной культурой или же являются стихотворными посланиями. Примыкают к ним по содержанию и произведения образованных «мирян» { Панченко, 26–62 }.

Ранний стих XVII в. (VI, 3 ) имеет черты сходства с раёшным стихом: это стих фразовый, со смежной рифмой и тесной синтаксической связью рифмующихся пар. Рифма почти всегда грамматическая, как следствие синтаксического параллелизма, созвучие может быть приблизительным. Количество ударений и слогов в стихе тоже неопределенно.

Во второй половине XVII в. трудами Симеона Полоцкого утверждается силлабическая система стихосложения, главный признак которой — равносложность стихов. Наиболее употребительные размеры — цезурованные 13-сложник (7 + 6) (VI, 5 , 7 ) И 11-сложник (5 + 6) (VI, 6 ). Реже встречаются 8-сложник и другие размеры.

Как мог на три четверти столетия утвердиться силлабический стих с неопределенным количеством ударений? Наиболее правдоподобной представляется гипотеза Б. В. Томашевского: большинство стихотворцев — лица духовные; вероятно, стихи декламировались на лад обычного при богослужении речитатива, в котором слоги выравниваются по силе произношения и сходит на нет различие между ударными и безударными.

С таким особым стилем произношения стихов связаны и поражающие наш слух разноударные рифмы: себе — по потребе, научится — родится, глаголати — рассуждати и т. п. (VI, 5 , 6 , 7 ) { Томашевский, 98–101 ; Панченко, 209–233 }. Однако под влиянием польской поэзии, в которой силлабика утвердилась с XVI в., преобладает женская рифма.

Сохраняется грамматическая рифма. Синтаксическая связь рифмующихся стихов подчеркивалась графикой: первый стих писался с прописной буквы, второй, рифмующийся, — со строчной и с отступом.

Популярны были акростихи; в конце стихотворения Германа «Ангелскую днесь вси радость…» (VI, 4 ) начальные буквы (кроме рефрена) составляют фразу: «Герман сие написа».

В первой трети XVIII в. силлабика достигает вершины своего развития и претерпевает кризис. Новое светское содержание приходит в противоречие с церковно-речитативной декламацией. Короткий 8-сложник заметно тонизируется; «За Могилою Рябою» Феофана Прокоповича (VI, 8 ) звучит почти чистым хореем, что особенно ясно слышно при сравнении с 8-сложником Германа (VI, 4 ). Феофан экспериментирует и с рифмовкой: «За Могилою Рябою» написано тройными созвучиями, а «Плачет пастушок…» (VI, 9 ) — первая в XVIII в. перекрестная рифмовка, к тому же неравных стихов: чередуются 10-сложники (5 + 5) и 4-сложники.

А. Д. Кантемир в своих сатирах раскрепостил силлабический стих, освободил его от обязательной синтаксической связи зарифмованных строк, допускал переносы, и, как следствие, у него появились разнородные рифмы: многи — ноги, дети — разумети и т. п. (VI, 10 ). Однако стопной теории и практики Тредиаковского он не принял, упорядочив лишь ударения перед цезурой: в отличие от Симеона, у которого преобладали женские предцезурные окончания, Кантемир во второй редакции сатир допускал только мужские и дактилические. Это была запоздалая полумера. В поэзии Кантемира русский силлабический стих достиг вершины и на этом прекратился.

Анонимная демократическая поэзия, восходящая к фольклору

1. Повесть о Горе и Злосчастье

_{(Отрывок)}

Наживал молодец пятьдесят рублев, залез он себе пятьдесят другов, честь его яко река текла. Друговя к молодцу прибивалися — <в> род-племя причиталися. Еще у молодца был мил н<а>дежен друг, назвался молодцу названой брат, прельстил его речми прелестными, зазвал его на кабацкой двор, завел его в избу кабацкую, поднес ему чару зелена вина и кружку поднес пива пьяного, сам говорит таково

слово: «Испей ты, братец мой названой, в радость себе и в веселие и во здравие, испей чару зелена вина, запей ты чашею меду сладкого. Хошь и упьешься, братец, допьяна, ино где пил, тут и спать ложися. Надейся на меня, брата названого, я сяду стеречь и досматривать. В головах у тебя, мила друга, я поставлю кружку ишему сладкого, вскрай поставлю зелено вино, близ тебя поставлю пиво пьяное, сберегу я, мил друг, тебя накрепко, сведу я тебя ко отцу твоему и матери». В те поры молодец понадеяся на своего брата названого, не хотелося ему друга ослушаться, принимался он за питья за пьяные и испивал чару зелена вина, запивал он чашею меду сладкого, и пил он, молодец, пиво пьяное. Упился он без памяти и где пил, тут и спать ложился, понадеялся он на брата названого. Как будет день уже до вечера, а солнце на западе, от сна молодец пробужается, в те поры молодец озирается: а что сняты с него драгие порты, ч<и>ры и чулочки все поснимано, рубашка и портки все слуплено и все собина у его ограблена, а кирпичек положен под буйну его голову, он накинут гункою кабацкою, в ногах у него лежат лапотки-отопочки, в головах мила друга и близко нет. И вставал молодец на белые ноги, учал молодец наряжатися, обувал он лапотки-<отопочки>, надевал он гунку кабацкую, покрывал он свое тело белое, умывал он лицо свое белое. Стоя молодец закручинился, сам говорит таково слово: «Житие мне бог дал великое, ясти-кушати стало нечего, как не стало деньги ни полуденьги, так не стало ни друга не полдруга, род и племя отчитаются, все друзи прочь отпираются»…

2. Сказание о попе Саве и о великой его славе

_{(Отрывок)}

Послушайте, миряне и все православные християне, что ныне зделалося, великое чудо учинилося над долгим попом, над прямым дураком, от Козмы и Дамияна из-за реки, а в приходе у него богатые мужики. А зовут его, попа, Савою да не мелок он славою. Аще живет и за рекою, а в церкву ни ногою. Люди встают — молятся, а он по приказам волочится, ищет, с кем бы ему потегаться и впредь бы ему с ним не видаться. Да он же по площади рыщет, ставленников ищет и много с ними говорит, за реку к себе манит: у меня-де за рекою стойте, а в церкви хотя и не пойте, я-де суть поп Сава, да немалая про меня и слава. Аз вашу братью в попы ставлю, что и рубашки на вас не оставлю. Сам я, Савушка, хотя и наг пойду, а вас что бубнов поведу. Людьми он добрыми хвалится, а сам от них пятится, как бы обмануть и за Москву-реку стянуть. По тех мест он ставленников держит, как они деньги все издержут, а иных домой отпускает и рукописание на них взимает, чтоб им опять к Москве приползти, а попу Саве винца привезти. А хотя ему кто и меду привезет, то с радостию возьмет И испить любит, и как все выпьет, а сам на них рыкнет: «Даром-де у меня не гуляйте, подите капусту поливайте». А когда он изволит спать, а ставленникам прикажет баню топить. И как над ними наругался, только сам в беду попался. Когда жена ему говорила и о всем ему предвозвестила: «Лихо-де им от тебя ныне потерпеть, а после-де и сам от них станешь… Сколько тебе, Савушка, не жить, а головою своею наложить. Добро бы тебе от церкви не отбыть и смертны час не забыть. Глас божи — глас народа. Где твоя, Савушка, порода? Хотя тебе непригоже, тут твоя и рожа. Сколько ты ни плутал, а ныне на цепь попал. Добро бы тебе не воровать и добрых людей ворами не называть». Ставленников посылает обедни служить, а сам на постели лежит. Кто к сему подобно не творит, тот все головою наложит, кто друга съедает, тот всегда сам пропадает, а кто за ябедою гоняется, тот скоро от нее погибается. А кто за крамою ходит и как ему не вспитаться, только у ворот его никто не стучится, а кто к нему ни ходит, и он к нему сам выходит и там простится и паки в дом возвратится. А ты бы сам, Савушка, шел да простился, с кем вчера побранился.