Мысли и воспоминания. Том 1
Шрифт:
Ленин, Соч., т. XVI, стр. 547.
и были люди, у кого можно было учиться. Маркс и Энгельс, которые ненавидели дипломатию царской России, все же очень высоко ценили ее качества. Бисмарк, по собственному его признанию, брал «уроки дипломатического искусства» у Горчакова. Некогда соученик Пушкина по лицею, русский канцлер Горчаков был не только выдающимся оратором, но и одним из наиболее крупных дипломатов своего времени. Бисмарк сумел завоевать доверие Горчакова, и последний охотно предоставлял своему немецкому ученику возможность регулярно читать поступающую в Петербург дипломатическую почту. Впоследствии, в период охлаждения русско-германских отношений, Бисмарк отплатил своему русскому учителю немалой толикой ненависти, а Горчаков ответил тем же. В известной степени это объяснялось тем, что оба слишком хорошо познали друг друга. Наконец, в области политической и дипломатической у Бисмарка был еще один образец— Наполеон III. В «Мыслях и воспоминаниях» читатель прочтет много страниц, посвященных рассуждениям Бисмарка о французском бонапартизме, о его исторической природе, о его целях и методах. Будучи прусским посланником в Париже (1862 г.), Бисмарк мог многое заимствовать и из этого арсенала.
Таким образом, в течение одиннадцати лет, предшествовавших тому времени, когда Бисмарк призван был королем на должность министра-президента Пруссии, он имел возможность самым непосредственным
Бисмарка, крупнейшего немецкого дипломата второй половины XIX века, часто сравнивают с крупнейшим французским дипломатом начала того же века — Талейраном. Обоим сопутствовал успех, оба хорошо умели скрывать свои мысли, умели использовать в своих интересах противоречия не только в лагере своих противников, но и в лагере своих союзников. Но это были люди совершенно разного типа. Талейран прежде всего был продажен, личный успех для него имел решающее значение. Бисмарк был лично безупречно честен, и все попытки со стороны иностранных держав подкупить его оказались тщетными. Он бывал подвержен (особенно в 70—80-х годах) влиянию некоторых германских финансовых групп, но всегда решал вопросы, исходя из государственных интересов, — так, как он их понимал. Он всегда был во власти чувства солдатского долга, нарушение которого рассматривал, как измену. Главным орудием Талейрана была тонкая дипломатическая интрига. Бисмарк от этого орудия не отказывался, но наиболее характерной его чертой была огромная сила воли,
которой он порой парализовал своих партнеров. С одними он был подчеркнуто учтив, с другими — прямолинеен и порою даже груб. Он мог приспособиться к каждому, в зависимости от того, какое впечатление он хотел оставить для достижения своей цели. Но он всегда находился в состоянии борьбы и готовности к решающему удару. Грамон, французский дипломат, наблюдавший Бисмарка в середине 60-х годов, передает о нем следующие свои впечатления: «Его улыбка всегда ограни
чивалась лишь plissure de levres [складкой губ], он никогда не смеялся глазами и говорил, казалось, со стиснутыми зубами, что придавало совершенно особый акцент его французскому языку. Чувствовалось, что он в любой момент готов к борьбе, несмотря на то, что в его поведении заметны были несколько аффектированная легкость в обращении с дипломатическими тайнами и как бы нежелание мешать естественному ходу ве-щей...Он обнаруживал нетерпение при каждом противоречии и невольно привлекал внимание абсолютностью своих доктрин и смелостью своих мыслей».
Талейран был хитер, и Бисмарк был не лишен этого качества, но дипломатическая сноровка выступала у него в форме простодушия и нарочитой откровенности. Когда ему нужно было, эта откровенность перерастала в прямую угрозу. Так, еще в начале декабря 1862 г. он недвусмысленно дал понять Австрии, к чему клонится его политика в отношении к ней. За четыре года до войны с Австрией он не скрывал ее неизбежности. «Наши отношения, — заявил он австрийскому посланнику графу Карольи, — должны стать либо лучше, либо хуже, чем сейчас, Я готов вместе с вами сделать попытку улучшить их. Если это не удастся из-за вашего отказа, то не рассчитывайте, что нас можно будет связать фразами о дружбе и союзе. Вам придется иметь дело с нами, как с великой европейской державой». Несколько раньше, в июне 1862 г., Бисмарк посетил Лондон и в беседе с Дизраэли раскрыл, со свойственной ему манерой, свои политические планы относительно ближайших лет. «В непродолжительном времени, — заявил он, — я буду вынужден взять на себя руководство политикой Пруссии. Моя первая задача будет заключаться в том, чтобы, с помощью или без помощи ландтага, реорганизовать прусскую армию. Далее, я воспользуюсь первым удобным предлогом для того, чтобы объявить войну Австрии, уничтожить Германский союз, подчинить своему влиянию средние и мелкие государства и создать единую Германию под главенством Пруссии. Я приехал сюда затем, чтобы сообщить об этом министрам королевы». На Дизраэли, привыкшего иметь дело в сфере дипломатии с туманными и осторожными формулами, неожиданное заявление Бисмарка произвело, повидимому, сильное впечатление. Он по достоинству оценил эту новую дипломатическую манеру Бисмарка. «Остерегайтесь его, — сказал он одному из своих друзей. — Он говорит, что думает!» Разумеется, это было далеко не всегда так.
В качестве политика и дипломата Бисмарк обладал еще одним, впрочем, необходимым качеством — изумительной выдержкой и самообладанием. Он вовсе не был хладнокровен, скорее горяч, а иногда запальчив. Он давал волю этим чувствам, когда хотел кого-либо запугать. В такие моменты Бисмарк бывал страшен. Граф Андраши, министр-президент Австро-Венгрии, рассказывал, что при переговорах о заключении союза с Германией в 1879 г. ему однажды показалось, что Бисмарк готов его задушить, когда он сопротивлялся некоторым его требованиям. Вскоре, однако, Бисмарк выпустил свою жертву. Поняв, что большего добиться нельзя, Бисмарк рассмеялся и отказался от своих дополнительных требований.
Бисмарк считал, что ненависть — один из самых главных двигателей жизни; он умел ненавидеть и яростно ненавидел своих политических врагов. Но он умел сдерживать свои чувства, подчинять их соображениям политической целесообразности. В особо критические моменты он был подвержен острым нервным припадкам и, по собственному признанию, несколько раз подумывал даже о самоубийстве. Но для внешнего мира эти спады оставались неизвестными.
В конце концов сила воли никогда не покидала Бисмарка. Так было, например, в один из самых решающих дней в современной ему истории Пруссии — в день победы над Австрией (1866 г.). Победа была быстрая и неожиданная по своей решительности. Австрийская армия была разгромлена. Дорога на Вену казалась открытой. Прусский король, который раньше так неохотно решился на войну с Австрией, теперь вместе с высшим командованием хотел во что бы то ни стало вступить победителем в австрийскую столицу. Бисмарк, находившийся при главной квартире, категорически запротестовал. Несмотря на полную победу, он требовал немедленного прекращения войны. В своих «Мыслях и воспоминаниях» он объясняет это тем, что, пощадив побежденную Австрию, он открыл путь к будущему союзу с ней. На самом деле большее значение имели соображения другого порядка. Он опасался, что в случае продвижения прусской армии на Вену Австрия сможет оказать еще некоторое сопротивление. Война может затянуться. Между тем на европейском горизонте, по его наблюдениям, сгущались тучи. Наполеон III, в случае затяжки войны, мог выступить. Русский царь, поздравив Пруссию с победой, выразил надежду, что по отношению к побежденной Австрии будет проявлено великодушие. Это казалось опасным симптомом. Пруссия могла попасть во франко-русские щипцы, — и тогда блестящая победа была бы ликвидирована. Доказывая королю необходимость прекращения войны, Бисмарк устроил истерический припадок, но в конце концов добился своего.
Когда нужно было, Бисмарк умел ограничить свои притязания. И, наоборот, добившись своей цели дипломатическим путем, он считал нужным закрепить
При всем своем, впрочем нарочитом, прямодушии Бисмарк не всегда думал то, что говорил. В течение многих лет он заверял бонапартистскую Францию, лично Наполеона III и его дипломатов в своем самом лучшем расположении к ним. Он сумел добиться настолько близкого доверия, что стали возможны секретные переговоры о взаимных политических и территориальных компенсациях. Инициатива исходила от Бисмарка. Ведя подготовку войны, против Австрии с целью вытолкнуть ее из Германского союза, Бисмарк должен был заручиться благожелательным нейтралитетом Франции. Он отправился во Францию и намекнул Наполеону III, что компенсацией за нейтралитет может быть герцогство Люксембургское. Французский император, выслушав Бисмарка, дал понять, что Люксембург — это хорошо, но Люксембург и Бельгия — еще лучше. Позднее переговоры возобновились в Берлине. На сей раз инициатива исходила от французского посланника Бенедетти, который снова поставил вопрос, не согласна ли будет Пруссия предоставить Франции Бельгию, Бисмарк не отказал, но попросил изложить предложенный проект на бумаге. Получив в свои руки этот документ, Бисмарк вскоре дал понять, что он не может согласиться на предложение Франции, ибо не может предоставить ей то, что ему не принадлежит. Но документ оставался лежать в сейфе прусского министерства. Бисмарк извлек его оттуда в 1870 г., тотчас же после того, как Франция объявила Пруссии войну. Тогда Бисмарк передал фотографии этого компрометирующего документа всем главнейшим европейским кабинетам. Одновременно, пользуясь своими связями с редакцией английской газеты «Таймс», он опубликовал этот документ в прессе. Своевременное разоблачение захватнических планов Франции оказало сильное впечатление на общественное мнение, и это имело немалое значение для позиции, которую должно было занять английское правительство по отношению к франко-прусской войне.
Вообще в отличие от Талейрана Бисмарк в своей политической и дипломатической деятельности весьма умело опирался на прессу. Он не любил и даже презирал прессу, но всегда пользовался ею. Газету он как-то назвал большим листом бумаги, испачканным типографской краской. Он знал, что пресса правящих классов продажна, сервильна, чудовищно беспринципна и лжива. Но он знал ее влияние и потому старался воздействовать на нее в нужном для него направлении. В течение многих лет никто не знал, что в молодости, еще будучи депутатом ландтага, Бисмарк, прикрывшись псевдонимом, занимался журналистской деятельностью. В своих фельетонах, острых и беспощадных не только в отношении врагов, но и в отношении друзей, он бичевал прекраснодушие и пустые слова. Ему всегда больше импонировали дела. Впоследствии, уже будучи министром и рейхсканцлером, он сумел большую часть прессы поставить себе на службу. В политике и дипломатии он никогда не был журналистом, но зато в журналистике он всегда был политиком и дипломатом.. В осуществлении его дипломатических планов пресса всегда выполняла отведенную ей роль. Через ее посредство он предостерегал или разоблачал, приковывал внимание или, наоборот, отвлекал его. Наиболее ответственные статьи писались под его диктовку. Известны случаи, когда статьи, поступавшие в. редакции газет, сопровождались указанием, что они должны быть помещены без всяких изменений, как документы государственного значения. Находясь в отставке, Бисмарк не отказался от того орудия, которым в его руках являлась пресса. И тогда он выступал как политик и дипломат. Его главные удары были направлены против «нового курса» внешней политики Германии — курса на сближение с Англией, в ущерб отношениям с Россией. На основании всего исторического прошлого и своего собственного большого политического опыта он предостерегал от этого пути. Вопросу об отношениях между Пруссией-Германией и Россией он всегда придавал огромное значение.
V
Своим большим умом и политической проницательностью Бисмарк уже очень рано постиг, какую роль играет Россия на международной арене. Как политик и дипломат, поставивший перед собой определенную цель, он понял также, что Пруссия никогда не сможет разрешить задачу воссоединения Германии, не сможет стать крупной европейской державой, если не добьется благоприятного к себе отношения со стороны своей великой восточной соседки. Подлинное понимание роли России и задач всемерного укрепления отношений с нею пришло вместе с окончательным формированием его взглядов на пути воссоединения Германии. Это было в годы Крымской войны. Англо-французская коалиция совместно с Турцией и Сардинией1 вела войну против России. Она стремилась привлечь на свою сторону и Австрию. Возможности для этого были. Еще в 1849 г., вскоре после того как царские войска под командованием Паскевича, придя на помощь Габсбургской монархии, задушили венгерскую революцию, австрийский канцлер Шварценберг бросил свою знаменитую фразу: «Мы удивим Европу своей неблагодарностью». Эти слова были произнесены в ответ на опасения, не вынуждена ли будет Австрия превратиться в вассала царской России. Теперь, в период Крымской войны, Австрия имела возможность продемонстрировать «неблагодарность»: нацеливаясь на придунайские княжества, она готова была выступить на стороне англо-французской коалиции против России. В таких условиях позиция Пруссии приобрела неожиданно большое значение. Опираясь в Пруссии на либерально-буржуазные элементы и придворную группу, возглавляемую принцессой. Прусской, Англия стремилась привлечь Пруссию на свою сторону. Она соблазняла ее «компенсациями» в виде Прибалтики и русской части Польши. В противном случае она угрожала Пруссии блокадой. В конце концов Пруссия согласилась подписать с Австрией конвенцию, направленную против России. Она обязалась выставить на своей восточной границе довольно значительную по тому времени армию. Война между Россией, с одной стороны, Австрией и Пруссией, с другой стороны, все же не вспыхнула. Цар-