Мыслящий тростник
Шрифт:
И в самом деле, на следующий же день почтенный генеральный директор компании «Дилижант», седовласый, седобородый господин семидесяти лет, с удивлением услышал, как его коллега обращается к нему на «ты». Человек снисходительный, благовоспитанный и немного старомодный, он объяснил эту внезапную фамильярность отчасти пылкостью южного темперамента, отчасти всепроникающим духом протеста. В его глазах южная непосредственность смягчала развязность протеста, и он великодушно примирился с этими новыми служебными отношениями.
Марсиаль не выносил теперь высокопоставленных лиц, тех, кто всерьез относится к своей особе и почитает существующий строй. В социальной иерархии он усматривал одну лишь зловещую клоунаду. «Ценность человека определяется тем, что он собой представляет, а не его положением в обществе. Положение
22
Очень важные лица (англ.).
— Да как вы, Дюкурно, можете всерьез употреблять такие смехотворные выражения? Надеюсь, вы не питаете почтения к этим паяцам? Бедный мой друг, подлинная элита, если только она существует, невидима. Ее не знают. Она не носит ярлыков… Я знавал таких «вожаков» в полку и во время войны. Хорошенькие же это были образчики морали!.. А как можно называть «звездой первой величины» актрисулю, которой пришлось пройти через постель пяти десятков режиссеров, чтобы стать премьершей. Жалкое же у вас представление о том, что такое подлинное величие женщины…
— Ты смешон, Юбер! Каждый раз, когда ты произносишь: «сливки общества», у тебя такой вид, будто ты осеняешь себя крестным знамением при виде святых даров.
Марсиаль находил едкое наслаждение в том, чтобы унижать чванливых и самодовольных людей.
— Представь, — рассказывал он Дельфине, возвратившись как-то с обеда у генерального директора, — я сделал забавное открытие: в наши дни в обществе нельзя говорить о смерти — это неприлично. За столом кто-то сказал, что следующая мировая война разразится в начале XXI века… Этакий, знаешь, светский попугай из тех, что всегда обо всем осведомлены, и вид у них такой, будто они получили доверительные сведения с самых верхов… Я, конечно, сказал, что сидящим за столом от этой войны будет ни тепло, ни холодно… Сама посуди — младшему из нас стукнуло сорок пять. Так вот представляешь, я почувствовал, что всех покоробило.
— Но ты и в самом деле допустил бестактность. Людям не первой молодости не следует напоминать об их возрасте.
— Ладно, допустим, я был неправ… Но меня поразили их вытянутые физиономии. Они молча переглянулись. Ей-богу, скажи я какую-нибудь грубость, они оскорбились бы меньше. И знаешь почему? Вовсе не потому, что я напомнил им, что в 2010 или 2020 году их уже не будет на свете. Это они и сами знают. А потому, что, напомнив им это публично, я… как бы это выразиться… подорвал их авторитет, понимаешь? Их значение. Авторитет и значение, какие они себе приписывают. Я вроде бы вытащил из-под них стул, когда они собирались сесть, и они плюхнулись задом на пол. Звания, титулы, почести, богатство, положение — фьюить! Все к черту! Всех ждет одно. Пляска смерти. А с этим нынешние люди не желают мириться. И сразу ты для них хам, грубиян… Зайдет речь о сексе — милости просим, тут никаких запретов нет. Можешь говорить любые непристойности — это никого не шокирует. Возьми, например, мою секретаршу, мадемуазель Ангульван — она с такой же легкостью произносит слово «бордель», с какой ее бабка говорила «будьте здоровы», когда кто-нибудь чихал. Завтра актрисы будут крупным планом показывать свой зад по телевизору и обойдутся даже без стыдливого белого квадрата на экране. Но смерть, — о, нет, это совсем другое!.. Человеку воспитанному о ней говорить возбраняется. Вот это непристойность. Единственное, что еще считается непристойностью.
За педелю до пасхи среди газетных объявлений Марсиалю случайно попалось на глаза имя — мадам Астине. Он сразу вспомнил пышнотелую красавицу, которая во время заупокойной мессы по Феликсу так отвлекала его мысли. За истекшие пять месяцев в его памяти ни разу не всплыло ни имя, ни внешность этой особы. Да и о Феликсе Марсиаль тоже не вспоминал. В том, что теперь он вдруг наткнулся на имя мадам Астине,
В маленьком газетном объявлении сообщался адрес и номер телефона гадалки. Не в силах больше ждать ни минуты, Марсиаль снял трубку. Контральто мадам Астине глубоко его взволновало. Многообещающий голос. Рык пантеры и воркованье голубки. Джунгли и сераль… Марсиаль спросил, не может ли она его принять нынче же вечером. Сначала мадам Астине немного поломалась: «Обычно я сама назначаю день…» Но Марсиаль сказал, что дело у него срочное. И она разрешила ему прийти в семь часов.
Повесив трубку, Марсиаль несколько мгновений задумчиво смотрел в одну точку. Потом едва заметно улыбнулся. «Ах ты грязный лицемер! Притворился, будто растроган, а ведь ты с самого начала знал, чего хочешь». Потом он сказал себе, что он человек с характером, если может, не дрогнув, заглянуть в самые страшные бездны собственной души. Да и в конце концов, хватит!.. Сколько можно копаться в своей совести, по мелочам взвешивать дурное и хорошее в своих побуждениях? Приходит возраст, когда человек должен принять себя таким, какой он есть — золото в смеси с дерьмом.
Мадам Астине встретила Марсиаля очень ласково. Он Заранее рисовал себе пещеру пифии, по традиции оснащенную совиными чучелами и стеклянными шарами, — ничего подобного: от маленькой гостиной в стиле 30-х годов веяло буржуазной добропорядочностью. Пока мадам Астине готовилась к сеансу, Марсиаль пожирал ее взглядом. А ведь и вправду потрясающая женщина! Монумент плоти. Ай да Феликс! Марсиаль рассеянно слушал, как она толкует свое гадание, нисколько не удивившись, когда она объявила, что в его жизни «было много женщин». Правда, он насторожился, услышав, что червонная дама (надо полагать, Дельфина) покорена трефовым королем. Мадам Астине уточнила кое-какие подробности, касающиеся этого персонажа. Лет около пятидесяти, весьма благовоспитан. Незаурядный человек. Можно сказать, даже исключительный, Он пользуется огромным влиянием на червонную даму… Однако греховной связи, может быть, между ними и нет. Пожалуй, это скорее идеальная, хотя и пылкая дружба, своего рода духовный союз. «Так и есть — почтительный друг, — подумал Марсиаль. — Я чувствовал, что дело нечиста». Но он решил, что возмущаться будет потом — в данную минуту его занимала только мадам Астине.
— Хотите, я теперь раскину вам гадальные карты? — спросила любезная пророчица.
Марсиаль отклонил ее предложение.
— Я пришел к вам не за этим, — сказал он. — Вы хорошо знали одного из моих близких друзей, он скончался пять месяцев назад. — И Марсиаль назвал Феликса.
— Так это вы Марсиаль? — воскликнула мадам Астине.
Марсиаль почувствовал живейшее волнение, как если бы Феликс вдруг воскрес и произнес его имя.
— Он так часто говорил мне о вас. Ах, дорогой мсье, если бы вы знали, как он вас любил! Вы были его кумиром.
Услышав эти слова, Марсиаль разрыдался. Мадам Астине тоже. Они сели рядом на диван, взялись за руки и заплакали в унисон. То был восхитительный миг. От мадам Астине пахло какими-то пряными травами, от этого запаха кружилась голова. На ней было домашнее платье с глубоким вырезом. Марсиаль как завороженный глядел сквозь слезы на перламутровую ложбинку, затененную двумя трепещущими от волнения округлостями, и уже начал терять голову: из сладкой умиленности его бросало в похотливое смятение, и он не знал, что делать. Наконец он поднялся с пылающим лицом.