Мю Цефея. Только для взрослых
Шрифт:
Изворотливые купцы, намереваясь втридорога втюхать модные пулены, речуют так же: «Обувь, что принята в самом имперском дворе!..» Всё идет сверху вниз.
Нет же, мне явно следует записывать свою мудрость!
Граф Штимер извинялся перед посланником его величества до тех пор, пока в рот не полезла свежая дичь. Он напомнил мне Веласкеса Форти, переделанного природой на северный манер, с друидической бородой и непослушными вихрами. Я сразу решил, что он очень далек
Хохоча граф Штимер поведал, что однажды они с бароном Фортинбером заключили дурацкий спор. Фортинбер утверждал, что мечников у него столько, что способны заполонить ржаное поле (то самое, где я наблюдал печальное побоище), а там рукой подать и до крепости Штимера — что, несомненно, являлось игривой угрозой. Граф же попросил живых доказательств, а графский лекарь Везалий выбрал подходящий день. В тот день разразилась гроза, которая поджарила вояк до единого, потому что в поле с железом ходить опасно.
Графская дочь Мария Штимер, чья красота даже превышала отцовскую глупость, за время ужина ни разу на меня не взглянула. Я решил, что она глубоко несчастна, имела место тайная история любви. Вокруг нее дрожало марево недосказанностей. Когда я тянулся к фазанам, что обитали на ее краю стола, пальцы мои становились липкими от пота — до того я был возбужден таинственным ее видом.
Я наплел такое кружево словес, что граф стал задыхаться от громоздящихся в основном ботанических сравнений и куртуазных аллегорий в отношении его дочери, а та краснела и кивала, тихо шелестя оправдания своей красоте. С большим напором я признал, что любой мужчина в крепости проявил бы чудеса мужества, чтобы завладеть ее сердцем, потом я с трудом ушел от сомнительного сравнения ее самой — с крепостью, мужчин, штурмующих крепость… и тут она выбежала из комнаты, странно передернув плечами.
Граф просил не брать в голову, высоко оценив столичное умение преклоняться перед красотой, но я видел, что он… не зол и не даже не обеспокоен, а как будто бы раздосадован.
Лекарь Везалий заверил, что даст Марии особую настойку из луговых цветов, которая приводит в порядок нервную систему. Он так и сказал: «нервную систему», и эти слова меня неприятно поразили, они были грубы, они были неуместны. Я выбросил их из головы. Везалий сел так, что я не видел глаз, а лишь сгустки тени от щек до лба. Фактура подобных мужчин образуется, когда пышущий здоровьем, крупнокостный, от рождения забияка и хохмач однажды ломается, теряет мясистость, а с нею и грешную сторону тела, желание выпивки, похоть, воинственность и становится похож на монастырского фанатика.
Чуткие да липкие мои пальцы похолодели: от лекаря веяло могильным холодом, и я напустил на себя самый отстраненный вид, на который был способен, и лишь верный Жак, стоявший при дверях, понимал, насколько я возбужден.
Четвертый заседающий… имя тщедушного и неулыбчивого мальчишки, что прибыл из столицы, чтобы наваять портрет графа, мигом вылетело у меня из головы, хотя я отметил, что
Крепостной капеллан слег с лихорадкой, тем наше сборище и ограничилось.
— Мы слышали о вашей самоходной карете, — сказал граф. — Какими чарами вы заставили крутиться колеса?
— О, это долгая история, — я поднял кубок, — обрел дивный экипаж я в предыдущей поездке. То была заварушка в Полесье. Повелитель приказал мне сопровождать дипломатическую миссию Копиганса. Пока дипмиссия торговалась со славянами, я, к своему счастью, разжился враждой со стороны ведьм Узбинки. Три из них пали под моими чарами сразу. — (В этом месте лекарь Везалий впервые шелохнулся.) — Четвёртая — Янка — сопротивлялась дольше.
Бледная Мария к тому моменту сбежала, и я мог не сдерживать себя в описаниях.
— От ее заговора меня в дождь разбивает ревматизм. Ах, Янка! Я превратил ее в левое переднее колесо, с рыжиной по ободу… Увы, ведьма столь своевольна, что Жак иногда берет правее. Карета из-за колесной строптивости рискует свалиться в кювет! Видите ли, то было мое убеждение, что женственность под мужским предводительством есть двигатель жизни, ну и еще она округла, потому четыре ведьмы, нанизанные на ось, дают мне ход. Однажды Янка отбилась от оси и кинулась наворачивать вокруг Жака, не давая тому ходу в уборную… где же это было?..
— Браво, милорд! — Штимер отмахнулся окороком. — Думаю, мы уняли первый голод, пока слушали вас, и теперь-то готовы к энергичному десерту…
Когда беседа становилась легкой и далекой от предмета моей службы, я отвлекался на странный треск в воздухе. Дело было не в горящих поленьях там, где за спиной графа облизывался камин. Треск не стрел, входящих в мишени, и не соломы под боком — он вселял в меня беспокойство.
Наконец я объяснил свое присутствие, а граф объяснил то самое зрелище.
По его мнению, конников убила нечистая сила из деревни, что в трех милях отсюда.
Она называлась деревня под холмом, и умом я внимал: о том, что конники его держали путь к барону Фортинберу, чтобы помочь с усмирением народного бунта, — но в моем сердце струилась эта деревня под холмом, и я, как бы пролезая и трясь меж этими словами, испытывал ощущение сродни тому, что бывает, когда взбираешься по канату, и рельефный его хвост при объятии ногами вводит чресла в странное и неразрешимое возбуждение — вот такими были эти слова: деревня под холмом!..
Капеллан запретил наведываться туда и хоронить павших.
Днем я обязан оценить тамошний люд. Меня переполняли вопросы.
И лишь теперь я удивился, что эта компания так охотно собралась ради меня в зале да посредь ночи. Сумерки уже за окном! От всей души я принес им извинения и объявил, что готов отправиться на покой. Граф рассмеялся и сделал ручкой. Капитан поклонился. Лекарь остался недвижен, и только художник поднялся.
— Будьте осторожны в каком-либо другом кругу с комплиментами по отношению к Марии Штимер, господин, — сказал юный мастер.