«Н» – значит невиновен
Шрифт:
– Я бы могла заработать целое состояние на этих шоу, но, как только я туда попадаю, они выдумывают что-то немыслимое, какие-нибудь экзотические растения или тропические рыбы. Чем я могу вам помочь?
– Даже не знаю, как объяснить. Мне бы хотелось взглянуть на записи программ новостей пятилетней давности. Они у вас сохраняются?
– То, что мы записываем для передач?
– Да. Меня интересует один оправдательный приговор в местном суде. Я уверена, что вы делали репортаж с процесса.
– Подождите, я разыщу кого-нибудь, кто сможет
– Лиланд будет здесь через пять минут, – сообщила она.
Я поблагодарила ее и стала ждать. Из стеклянных дверей открывался вид на город, лежащий внизу. Прямо за дверями начинался небольшой внутренний дворик с расставленными пластмассовыми креслами. Вероятно, здесь отдыхают от трудов телевизионщики. Над городом уже стояло солнечное марево.
– Я – Лиланд. Чем могу вам помочь? – послышался сзади чей-то голос.
Я обернулась. Ко мне подходил мужчина лет тридцати, имевший фунтов сто лишнего веса. Круглое лицо, щеки, как у младенца, курчавая шевелюра, голубые глаза за очками в металлической оправе. Да еще имя такое – Лиланд. Представляю, как издевались над ним в школе с первого и до последнего класса.
Я в двух словах описала, что мне нужно.
– Насколько я понимаю, в тот день, когда Барни оправдали в суде, его у дверей встречали репортеры с телекамерами.
– Понятно, – бросил он.
– "Понятно" – не совсем тот ответ, который мне нужен, Лиланд. Я надеюсь, вы поможете найти пленки с записями этой программы новостей?
Лиланд тупо воззрился на меня. В эту минуту я искренне пожелала, чтобы работа частного детектива была бы такой же простой, как ее показывают по телевидению. Мне, кстати, никогда не удавалось открывать защелку замка с помощью кредитной карточки. Вы не пробовали? Дело в том, что большинство замков устроено так, что вы попадаете не на скос защелки, а на ее гладкую сторону. Тут уж, как ни старайся, ничего не получится. Кажется, Лиланд был устроен так же, как большинство этих замков.
– Так в чем дело? Разве вы не сохраняете эти записи?
– Сохраняем, конечно. Я уверен, что пленка, о которой вы говорите, сохранилась. Ей присвоен индекс, у нас есть классификация по датам и по темам.
– Не понимаю, разве у вас нет этой справочной системы в компьютере?
Парень опять загадочно покачал головой.
– Дело не в том, как найти эту пленку, дело в том, имеете ли вы официальный запрос на получение этой информации.
– Я работаю на адвоката и, конечно, могу получить официальный запрос. Это несложно.
– Ну так действуйте, мне спешить некуда.
– Да? А я, представьте себе, спешу. Мне эта информация нужна срочно.
– В таком случае у вас возникает проблема. Я не могу показать пленки без официального запроса.
– Я же говорю, это пустая формальность, какая вам разница? Сама моя работа означает допуск к информации.
– Нет запроса, нет и пленок, вот с этим я согласен, – пробубнил он.
Я начала понимать, за что его могли не любить одноклассники.
– Может быть, попробуем такой вариант? – Я изобразила на лице улыбку Кэртиса Макинтайра. – Тогда не посмотрите ли вы сами, есть ли на пленке тот тип или его нет, и потом скажете мне. Больше ведь ничего и не надо.
Он посмотрел на меня тупым взглядом отпетого бюрократа, который высчитывает, уволят ли его с работы, если он скажет "да".
– Зачем вам это нужно? Я не очень внимательно слушал, когда вы объясняли.
– Этот парень утверждает, что он разговаривал с ответчиком в здании суда вскоре после того, как прозвучал оправдательный приговор. Он говорит, что ответчика в этот момент снимало телевидение, следовательно, на пленке можно увидеть и его самого. Верно?
– Да-а-а, – нехотя протянул он. Клянусь, он все еще подозревал, что от него что-то скрывают.
– Это действие никак не нарушает чьих бы то ни было гражданских прав, – доказывала я. – Вы же можете взглянуть на эти кадры?
Он протянул руку. Я вложила в нее фотографию Макинтайра. Он так и остался стоять с протянутой рукой.
Я посмотрела на него и сделала вид, что спохватилась. "Ох!" – сказала я. Открыла сумочку и достала бумажник. Вынула двадцатидолларовую купюру. Выражение его лица не изменилось, но я почувствовала, что он оскорблен. Так же смотрят на вас нью-йоркские таксисты, если вы пытаетесь всучить им на чай десять центов.
Я вынула еще одну такую же бумажку. Никакой реакции. Тогда я сказала:
– Ненавижу, когда приходится давать взятки такому юному созданию.
– Ужасно, правда? – посочувствовал он.
Я добавила третью купюру.
Он опустил руку.
– Пойдемте со мной.
Повернулся и зашагал внутрь здания по узкому коридору. Я молча последовала за ним. По обеим сторонам были кабинеты, телестудии. Несколько сотрудников в джинсах, майках и кроссовках маялись от безделья. Мне здесь не нравилось – слишком много убогих деревянных панелей на стенах и слишком много фотографий в дешевых рамках. В целом это напоминало работу домашнего мастера-умельца. Труд затрачен огромный, а дом продать невозможно – никто его не покупает.
Забравшись в глубь здания, мы очутились в тупике, из которого металлическая лестница вела на чердак. По правую сторону от лестницы стоял старомодный шкаф с карточками, на нем еще один, поменьше. Лиланд выдвинул ящик с нужным годом и начал искать карточку с индексом "Барни".
– Полных репортажных записей нет, мы их стираем, – пояснил он.
– Что это, полные репортажные записи?
– Это примерно двадцать минут репортажа, который снимает оператор. Мы оставляем в архиве только полторы минуты, ту часть репортажа, которая идет в эфир.