На аптекарском острове

Федоров Николай Тимонович

Клочик больше не мог выдержать этой пытки. Он заерзал и хрипло сказал:

— Лена, дай чего-нибудь поесть.

— Поесть? — переспросила Ленка и хмыкнула.

— То есть попить, — сказал Клочик и совершенно смутился.

— А может, все-таки поесть? — сказала Ленка. — Я могу борщ разогреть.

— Не, спасибо, я уже пообедал, — сказал Клочик, и я видел, что он готов провалиться сквозь землю. Пора было выручать моего трубадура.

— Ленка, так кого же ты все-таки разглядела там, в альбоме у Графини? — спросил я. — Что-то твой дедушка не очень похож на ту фотографию.

—

А вот мы сейчас проверим, — ответила она. — Я просто не могла ошибиться.

Ленка соскочила со стула, открыла шкаф и вскоре вытащила оттуда альбом, немного похожий на тот, что мы видели у Графини. Только без медных застежек. Быстро пролистав его, она достала небольшую пожелтевшую карточку и протянула нам. С карточки на нас глядели два молодых человека в одинаковых кожаных куртках. Один был в фуражке с длинным козырьком и в круглых очках с тонкими дужками, у другого были небольшие острые усики и короткие гладкие волосы, расчесанные на прямой пробор. Сомнений не оставалось: это был тот же человек, что и в альбоме у Графини. Только здесь он весело улыбался, слегка наклонив голову к своему товарищу.

— Ну, что я говорила! — торжественно сказала Ленка. — Вот он, мой дедуля. В молодые годы. Сейчас мы ему допросик учиним.

И словно угадав Ленкино намерение, в комнату опять вошел дедушка.

— Алена, ты не видела вчерашней «Вечерки»? — спросил он.

Ленка выхватила у меня фотографию и протянула старику:

— Деда, это ты?

Старик поднес карточку близко к глазам, заулыбался и закивал головой.

— Ну, конечно, Алена, конечно. А слева Васька Сухоруков. Это мы с ним на последнем курсе снимались. Потом, после выпуска, он уехал в свой Мелитополь, да так и сгинул. Хоть бы письмо, черт, написал. А ведь, как ни говори, пять лет дружили. Если бы вы слышали, как он на гитаре играл! Запоет, бывало: «Отойди, не гляди…».

— Да погоди ты, деда, про своего Ваську, — прервала старика Ленка. — Ты лучше скажи, знал ты когда-нибудь Клавдию Александровну Веревкину?

— Веревкину? — дедушка наморщил лоб и подергал себя за усы. — Ну, как же! Конечно, знал. Веревкин, Степан Кузьмич. Помнится, я тогда сменным инженером на «Дизеле» работал, а он был старшим мастером. Мы его еще Левшой звали. Золотые, скажу вам, руки у человека были. Пил только, подлец, крепко.

— Дедушка, ну что ты такое говоришь? Я тебя про женщину спрашиваю. Веревкина, Клавдия Александровна.

— Нет, женщину не знал. А Кузьмич был человек уникальный, это точно. Возьмет, бывало, в руки деталь и скажет: «Десятки не хватает. Брак». Измерят — и точно, на одну десятую миллиметра меньше. Да-а. Жаль, спился… Так, Алена, ты не видела газету? Пойду на кухню поищу.

Дедушка вышел, а мы растерянно посмотрели друг на друга.

— Тут что-то не так, — сказала Ленка. — Ведь не может у Клавдии Александровны случайно лежать фотография моего деда?

— А как ты сама с Графиней познакомилась? — спросил я.

— Очень просто. Мы тогда только приехали из Греции. Я гуляла в Румянцевском садике и остановилась около колонны. Вижу, рядом какая-то старушка стоит и так странно на меня смотрит. Я хотела уйти, но тут старушка вдруг стала мне рассказывать про эту

колонну, про князя Румянцева, про сфинксов. Так мы и познакомились.

Я еще раз взглянул на фотографию, потом на Ленку, и вдруг меня осенило.

— А сказать, почему она вдруг решила с тобой познакомиться? Все совершенно ясно. Графиня знает твоего деда. И знает очень давно. Да ведь ты на своего дедушку как две капли воды похожа!

— И верно похожа! — закричал Клочик, посмотрев на фотографию, а потом на Ленку.

— Но почему же дедушка-то говорит, что не знает Клавдию Александровну? Ведь не скрывает же он?

— Вот здесь-то и тайна, — сказал я. — Загадка Бермудского треугольника.

— А может, он просто забыл? — сказал Клочик. — Пожилой все-таки человек.

— Не может этого быть, — обиженно сказала Ленка. — Какого-то алкоголика Кузьмича помнит, а женщину, которая хранит его фото столько лет, — не помнит!

Вдруг дверь резко распахнулась, и в комнату вбежал сияющий дедушка.

— Вспомнил! Ну, конечно, я знал еще одного Веревкина! Альберта. Он был племянником директора гимназии, в которой я учился. Худенький такой блондин. Потом мне говорили, что он застрелился от несчастной любви. — И совершенно довольный, дедушка торжественно покинул комнату.

— Пора уходить, — сказал я. — А то он еще с десяток Веревкиных вспомнит.

Я встал, посмотрел в окно и вдруг увидел папу, неторопливо шагавшего по другой стороне улицы. Папа обернулся и помахал кому-то рукой. Я проследил за его взглядом и заметил, как за углом мелькнул и пропал коричневый плащ с капюшоном. «Что же он со своей коллегой целый день разгуливает?» — подумал я, и в груди у меня пробежал холодок.

Глава 7. «Амурские волны»

Найти кружок духового оркестра — дело не хитрое. Лишь только мы переступили порог Дома пионеров, как тут же услышали разноголосую перебранку труб, глухие барабанные удары и звон тарелок. Сразу было ясно — идет репетиция. Каждый играет что-то свое, и получается такая веселая и бестолковая неразбериха, какая бывает в классе, когда вдруг объявляют, что урок не состоится.

Поднявшись на второй этаж, мы осторожно заглянули в комнату. Там за расставленными в беспорядке столами сидело много ребят с инструментами в руках. Казалось, каждый из них только и делает, что старается передудеть соседа. Перед музыкантами стоял огромного роста мужчина в защитного цвета рубашке и темно-синих брюках.

— Сидоров! — вдруг рявкнул он, да так, что сразу заглушил все инструменты. — Тебе приказ играть арпеджио. А ты мне что тут за ноктюрны выводишь? И врешь на каждой ноте. Я ведь все слышу, ты меня знаешь.

— Орест Иванович, ну сколько можно это арпеджио, — ответил Сидоров, ничуть не испугавшись. — Вон Брындин «Жили у бабуси» играет.

— До «бабуси» ты еще не дорос, — отрезал преподаватель и наконец заметил нас с Клочиком. — Почему посторонние в зале? Закрыть дверь и не мешать!