На арене со львами
Шрифт:
И надо же было случиться, чтоб редакция поручила мне написать об Андерсоне именно в тот день, когда он вернулся в наш штат. В аэропорту собралась огромная толпа газетчиков и сторонников Ханта, повсюду были натыканы телевизионные камеры. Играл оркестр какой-то частной католической школы — губернатор нагнал такого страху на директоров государственных школ, что представителю Андерсона, которого он послал заранее, не удалось залучить ни одного из их оркестров. Ходили слухи, что полиция штата будет чинить препятствия Андерсоновой автоколонне, и я доподлинно
Понятное дело, некоторые считали, что Андерсон здесь только зря время потеряет, лучше ему сразу же податься в другой штат, причем даже кое-кто из его самых рьяных сторонников так думал; но стоило мне в то утро увидеть Ханта в аэропорту, едва он вышел из самолета, как я понял: никуда он отсюда не уедет. Он стоял и махал встречающим своей длинной рукой, а в другой руке держал огромный — я в жизни таких не видывал — яркий саквояж.
— С того дня саквояж и стал эмблемой его предвыборной кампании,— сказал Морган.
Френч залпом выпил виски.
— Вы, конечно, тоже были там?
— Нет,— сказал Морган,— неотложные дела помешали.
Да, неотложные, будь они трижды прокляты; он сидел дома четыре дня кряду, с утра до вечера и с вечера до утра, и каждую минуту ждал, что зазвонит телефон, или придет письмо, или отворится дверь, взорвется бомба замедленного действия, настанет конец света, сидел, глядя на строчки, кое-как напечатанные заглавными буквами, которые жгли его глаза, его мозг, как раскаленное железо. РИЧ, Я ДОЛЖНА КОЕ-ЧТО ПОНЯТЬ. НЕ СЕРДИСЬ. ПОЗВОНЮ ИЛИ НАПИШУ. ДЛЯ МЕНЯ ЭТО ВОПРОС ЖИЗНИ И СМЕРТИ. ЭНН.
— И конечно, толпу этот саквояж привел в восторг,— продолжал Френч.— А телекамеры сразу на него нацелились. Андерсон поднялся на маленькую трибуну, которую ему приготовили заранее, и распорядитель представил его публике, а в это время десятка два женщин раздавали толпе значки — миниатюрные саквояжи такого же цвета, как Андерсонов, и безо всякой надписи. Потом все смолкли, и Андерсон постоял еще с минуту в тишине, держа обеими руками свой саквояж.
— Что ж, друзья,— наконец проговорил он, будто только сейчас нашел нужные слова,— я рад, что такое множество граждан вашего прекрасного штата не возражает против моего возвращения к вам.
Тут все засмеялись и захлопали — слова Андерсона словно бы их объединили, ведь американцам так важно, чтоб их что-то объединяло, будь то школа, в которой они учились, университет или даже такое расплывчатое и бесформенное понятие, как штат. Наверно, это потому, что уж очень мы разъединены.
— Я с удивлением узнал,— продолжал Андерсон,— что ваш губернатор считает штат, в котором вы все живете, чем-то вроде клуба для избранных, как тот клуб, к которому сам он принадлежит вместе с другими местными банкирами.
Кто-то из помощников Ханта потрудился на совесть и основательно изучил противника. То, что
— Или, может быть, он полагает, что раз вы доверили ему эту высокую должность, теперь он имеет право делать то, до чего простые люди вроде нас с вами никогда бы не додумались,— позволяет себе решать, кому дано право приезжать сюда и говорить с народом о насущных нуждах, а кому не дано.— Андерсон поставил саквояж перед собой на трибуну. Толпа разразилась возмущенным ревом и свистом.
— Но вы не признаете за ним таких полномочий, и я тоже не признаю.— Толпа снова засвистела и затопала ногами.— Вот против этого-то я и выступаю — и в вашем штате, и во всех других. Да какой же он избранник народа? Он-то это знает. Не хуже нас с вами. Он — марионетка, которую здесь поставили вместо вице-президента, и во всем покорен Белому дому.— Именно так он и сказал, слово в слово, это мне врезалось в память.— Но мы не позволим этим самозваным заправилам и вождям указывать нам, за кого мы должны голосовать.
Толпа орала и бесновалась, а он открыл саквояж, повозившись немного с замком, извлек оттуда лист бумаги и поднял его высоко над головой.
— Друзья, мне передали список вопросов… их здесь ни много, ни мало двадцать.— Снова хохот, крики, свист.— Я изучил их, покуда летел сюда, и пришел к выводу, что все они в конечном итоге сводятся к следующему: «Сенатор Андерсон, это правда, что вы бьете свою жену?»
Раздался хохот — это было и в самом деле смешно, а когда хохот умолк, Андерсон снова поднял над головой листок с вопросами.
— На все это можно дать только один ответ: друзья, вот моя жена… Кэти, поди сюда.
И она взбежала по ступенькам к нему на трибуну, в руке у нее были розы, она приветственно махала людям, и если раньше толпа ликовала, то теперь при виде ее все просто обезумели. Кэти была такая красотка, с такими ножками, с такой фигурой, что даже дураку было ясно: ей, конечно, от Андерсона многое достается, но уж, во всяком случае, не побои. И вот толпа ревет и беснуется, а они оба стоят рядышком и машут. Я поглядел на телекамеры, и будьте уверены: красные глаза объективов горели все как один. Ага, значит, губернатор все это видит, ничего не упустит.
— Ваш губернатор требует, чтоб я немедленно ответил на его вопросы,— продолжал Андерсон, когда толпа утихомирилась.— Пускай посмотрит на Кэти, друзья, лучшего ответа я ему дать нс могу. Но, видно, ему этого недостаточно, он все равно хочет навязать нам свои правила игры, как хочет по своей прихоти решать за вас, что вам можно делать, а чего нельзя. Ну что ж, я все это обдумал и пришел вот к какому выводу: он хочет, чтоб я ответил на его вопросы — прекрасно, я сейчас отправлюсь в Капитолий и дам ему ответ, какого он заслуживает!