На балу удачи

Пиаф Эдит

XVI

Я приветствую песню. С ней поэты выходят на улицы, сливаются с толпой и становятся ее любимцами.

Париж не был бы Парижем, если бы его вечерний наряд не украшало великолепное созвездие певиц - брюнеток, блондинок, золотоволосых. В своих песнях эти удивительные создания выражают душу нашего народа, его характер, легкий и глубокий. И кажется, будто исполняемые ими песенки не имеют ни корней, ни авторов, что они рождаются прямо на улицах. Радио усиливает их очарование. В Марселе, Тулоне, среди портовых сооружений, усиленные репродукторами, эти волшебные голоса преследуют нас и навсегда остаются в нашем сердце.

Жан Кокто

Вам уже известно, как я выбираю

свои песни и почему придаю такое большое значение тексту.

Меня часто спрашивают, как я их воплощаю на сцене. Вопрос этот всегда приводит меня в замешательство. Может показаться, что я смеюсь над всем светом, когда отвечаю, что доверяю лишь своему инстинкту. И все же это святая правда. Не могу сказать, что песни рождаются сами по себе, но это немного и так.

Я учу слова и музыку за роялем одновременно. И за этой работой мне в голову приходят разные мысли. Я не бегаю за ними, а жду их появления. Естественный жест, который невольно вырывается у меня во время какой-либо фразы, если он затем повторится в том же месте, можно в дальнейшем закрепить.

Я мало жестикулирую, ибо считаю, что единственным и полезным является жест, что-то добавляющий к исполняемой песне. Например, в конце "Заигранной пластинки", превосходной песни Мишеля Эмера, я делаю жест, который напоминает зрителю об иголке, попадающей на одну и ту же бороздку, в результате чего все время повторяется одна и та же, словно разбитая на две части фраза о надежде:

"Есть над... есть над... есть над..."

Я никогда не работала перед зеркалом. Этот метод, которым пользуются крупные артисты, например Морис Шевалье,- подстать комедийным актерам, тщательно отрабатывающим свои "номера". В их игре большое значение имеет мимика, и они не могут себе позволить импровизации. С моими песнями все обстоит иначе. Жест мой должен быть правдивым, искренним. Если я его не чувствую, лучше не делать его вовсе.

Отработка песни происходит позднее, перед зрителем, и я никогда не считаю ее завершенной окончательно. Я фиксирую реакции зрителей, размышляю затем над ними, но не могу сказать, что они всегда оказывают на меня воздействие. Если я ощущаю сопротивление зрительного зала, то стараюсь понять его причины. Марсель Ашар как-то сказал, что бывают вечера, когда у зрителя нет "таланта".

Это лишь шутка. Трудно себе представить, чтобы ошибались сразу две тысячи человек, сидящих в зале. Если песенка им не нравится, значит, есть на то причина. И артист должен ее установить. Поиски могут занять много времени, но они необычайно интересны. Главное - не бросать песню под предлогом, что она не имела успеха с первого же раза. Надо быть настойчивым. Новизна подчас приводит зрителя в замешательство, и он не сразу оказывает вам поддержку. Он нуждается иногда в том, чтобы его подтолкнули. Если бы некоторые артисты - и я горжусь своей принадлежностью к их числу - не боролись за то, чтобы отстоять оригинальные произведения, разве эстрадная песня получила бы за последние двадцать лет такое распространение?

Я начинаю сомневаться как раз тогда, когда ясно отдаю себе отчет в том, что делаю при исполнении, когда я рассчитываю каждый жест и тот теряет свою естественность, сообщающую ему достоверность и "действенность". Значит, эту песню я "чувствую" меньше. Пришло время отложить ее, изъять из репертуара.

Но она остается в моем багаже, и придет день, когда я извлеку ее оттуда снова.

В моей артистической уборной всегда стояло маленькое фортепьяно, на котором я постоянно упражнялась по самоучителю. Однажды я изрядно удивила Маргерит Монно, исполнив на слух, худо

ли бедно и немного фальшивя, начало "Лунной сонаты" Бетховена. Надо признать, что это начало написано медленно, и я не очень старалась доиграть все до конца.

Я никогда не училась играть на фортепьяно, но музыку обожаю. Я готова была в свое время преодолеть тысячу километров, чтобы услышать Жиннет Неве, трагически погибшую в том же самолете, в котором находился мой старый друг Марсель Сердан.

(Бывший чемпион Франции по боксу.-Прим. ред.).

С того дня, когда я открыла ее для себя, она неизменно была для меня источником радости и надежды. Бах и Бетховен - мои любимые композиторы, и я всегда буду благодарна Маргерит Монно за то, что она познакомила меня с ними. Бах вырывает меня из окружающего мира и возносит на небеса, подальше от земной грязи и низости. А когда я чувствую себя уставшей от жизни, мне достаточно поставить на проигрыватель симфонию Бетховена. Дивная музыка облегчает горе и дает мне самый важный и нужный из уроков - урок мужества.

Бетховен, Бах, Шопен, Моцарт, Шуберт, Бородин - я люблю всех их, и, когда уезжаю отдыхать - что со мной бывает, увы, крайне редко,- я счастлива, что могу захватить их с собой в виде небольших дисков, чтобы затем слушать в тиши полей.

Подчас, когда я бываю довольна собою, я делаю себе другой подарок начинаю петь мелодии Дюпарка, Форе и Рейнальдо Хана.

Да простят мне это мои авторы.

Другое мое увлечение - книги.

Я всегда люблю читать, и совсем девчонкой, когда отец работал в цирке Кароли, проводила за чтением самые светлые минуты своего редкого отдыха, поглощая все, что попадалось под руку. Можете себе представить, что это была за макулатура!

Раймоп Ассо показал мне, что существует иная литература, обогащающая того, кто ее любит.

Если дверь в этот мир открыл мне Раймон Ассо, то исследовать его помог Жак Буржа.

Мы познакомились у Лепле. Мне было лет двадцать. Жако утверждал, что достиг патриаршего возраста, хотя это было явной ложью - ему не было тогда и пятидесяти. Я была бедна и плохо одета, а он богат - по его собственному признанию - лишь возможным гонораром, который ему должен выплатить один издатель за еще не написанную книгу. Так началась наша дружба, сделавшая его моим ментором, репетитором и "духовным наставником".

Автор ряда исторических работ, а также - хотя он и не любит об этом говорить - прелестной книжки стихов "Пегасовой рысцой", Жак Буржа, чьи книги занимают свое место на полках Национальной библиотеки, знает решительно все. Преувеличиваю ли я? Допустим. Но мы будем не далеки от истины, сказав, что только в небольшую книжку вместится то, чего он не знает.

Чему он меня научил? Всему! Он познакомил меня с литературой, стихосложением, философией...

Я не могу отказать себе в удовольствии и не привести здесь строки, написанные им о часах, проведенных со мной в небольшой таверне в Шеврез, неподалеку от аббатства Пор-Руаяль-де-Шан.

"Вдали от городского шума, вдали от мира, в компании книг, которые раскрываешь по настроению, в лесах, населенных тенями Паскаля, Расина и великого Арно, старик и девочка предаются воспоминаниям и пытаются разобраться в пройденном ими пути. Сент-Бев рассказывает им о своих славных соседях. Мольер скребется в дверь и его впускают лишь в сопровождении Альцеста, Аньес, Кризаля, Сганареля; Тома Диафуаруса и Аргана сюда не допускают, ибо их присутствие и речи невыносимы для Пиаф. Вы встретите тут Жюля Лафора вместе с Рембо, Бодлером и Верленом. Ронсар читает свою книгу "Любовь", Лафонтен "Двух голубков".