На берегах Альбунея
Шрифт:
Сильвия перестала рыдать; лицо ее выразило сильное изумление чуду: волны озера глухо зарокотали и из-за них откуда-то с далекого горизонта, из леса или из-под земли, или из-за гор с неба, – появился, кружась быстро, точно смерч, от вихря, красный столб, во всем подобный древку марсианского копья, ставшего причиной смерти молодого вождя.
Контуры у него были не совсем ясны, но Сильвия понимала, что видение не стоит на месте, а движется по направлению к ней, приближается ужасно быстро, но наперекор правилам перспективы, о которой дикари Лациума, конечно, не имели понятия, это копье, появившееся вдали
Копье пронеслось мимо Сильвии, не коснувшись земли, ни за что не зацепившись, как бы пролетая сквозь кусты и камни на пути своем.
Острие копья оглянулось на Сильвию; Квирин кивнул ей с него, улыбнулся ласково и грустно.
– Я Марс Градив, – сказал он, – я стал частью Марса с тех пор, как поглощен им; я стал бессмертным; я Марс-Смерть, разящий копьем все живое.
И копье понеслось обратно через озеро, начиная расти, увеличиваться с дерево, с целую гору, и исчезло, расплылось в воздухе, став неясным для взора.
Найденная пришедшими к ней женщинами, Сильвия стала уверять их, что весталкою быть она больше не может, что Марс Градив нарек ее своей женою, явившись во время грозы, надел ей серьги и оставил копье в залог своего возвращения, своей неизменной любви.
Приятно-взволнованная, стояла она пред подругами; ее лицо стало особенным, лучезарным от экстаза.
Мунаций позволил Сильвии жить в пещере, ставшей ее брачной комнатой, а копье, считаемое оружием Градива, водрузил, как новый кумир, на луговине для поклонения, посвятивши на место дочери Нумитора другую весталку. Слава Сильвии разнеслась по всему Лациуму; толпы мужчин вместе с женщинами, нарушив прежний запрет, спешили в заповедную дубраву, не входя лишь в черту ограды святилища Весты. Все чествовали дочь Нумитора; все славили ее отца.
Это было ужасно неприятно Амулию, но никаких явных покушений против племянницы или ее чествователей он делать не мог, и решил извести ее тайно, когда общий восторг охладеет, так как замужество «умыкание» весталки тогда преступления не составляло, судить за надетые серьги и копье Сильвию было нельзя [11] , а жрец Мунаций явно и энергично защищал ее и новый культ Квирина, – копья, оставленного богом войны, приходившим в образе горца-марсианина.
Сватовство дочери Нумитора за вождя марсов было мало известно в народе, как дело частное, семейное, ни до кого не касавшееся, поэтому и новому мифу Лациум легко поверил.
11
Прозвище Рея (преступница) дано дочери Нумитора во времена позднейшего развития культа Весты.
Сама Сильвия, когда припадок ее истерического безумия прошел, не могла ясно вспомнить, что такое с нею случилось, – наяву или во сне испытала она нечто и сладостное и ужасное, помня из всего одно, что это было во время бури.
Мунаций старался уверить ее, будто Квирин-марсианин убит на войне герниками, – следовательно в его образе, как единственный
Но Сильвии не нравился миф; реальная действительность влекла ее юное сердце сильнее, когда разум ее просветлел. Ей мнилось, что не Градив, ужасный дух смерти, а человек живой, милый, веселый, назвал ее своею навеки; не злому существу мифологии, разбивающему дубы молнией, а доброму другу детства своего, отдалась она беззаветно. Если вождь марсов, как ее уверяли, убит, то также не Градив, а его тень, его дух, добрый Ман являлся ей, зовет ее к себе в страну блаженных, о которой никто ничего не знает; он зовет ее туда; он кивнул ей в видении с пролетевшего копья. Ей страстно хотелось увидеть его опять, но видение не повторялось.
Сильвия стала тосковать о Квирине.
Опять наступила весна, только было еще раннее время, месяц Януса (Январь).
Сильвия не плела больше венков, не составляла букетов. Грустно сидела она на камне у потока, глядя за озеро в раздумье на то место, откуда вышло красное копье с лицом Квирина в центре наконечника.
Угрюмыми казались ей дубы с их старыми, мохнатыми корнями и стволами, обросшими омелой, как будто не такими были они в прошлом году, когда ей, радостной и бодрой, их листья шептали о будущем счастье в тихом шелесте ветра.
Глядя в струи лесного потока, Сильвия едва узнавала себя: ее роскошных кудрей уже не было; стали они жидкими от тяжелых дум; походка у нее вялая, лицо бледное, некрасивое, с синевой под тусклыми, большими глазами.
Дул холодный ветер; озеро волновалось; солнце уже зашло и на горизонте пылало широкое зарево, предвещавшее и на завтрашний день бурную погоду.
Всматриваясь, как делала часто, в то место, откуда год назад показалось копье, Сильвия стояла неподвижно, пока вечерняя заря не потухла, потом крепко сжала руками свою голову, говоря с тоскою:
– Зачем, зачем ты пошел за копьем?! Ты мог заменить его дубиной... Тут так много бурелома всегда... Зачем...
Появление каких бы то ни было людей в такие минуты горестных мечтаний раздражало Сильвию. Если это были Акка, Перенна, весталка Мунация или Сатура, она отвечала на все их заговаривания сухо, холодно, даже грубо, а на жреца Мунация смотрела насмешливо и с ненавистью.
Ей была противна ложь, высказанная ею в бреду истерического припадка временного сумасшествия или нервной горячки, считаемой за наваждение от Инвы или злых Ламий, противна идея, что жизнерадостный, веселый Квирин-марсианин, по мнению Мунация и других, – мрачный, злой губитель, бог смерти.
От ее возражений Мунаций смущался и виновато покашливал, но уничтожить воздвигнутый им жертвенник Марса Квирина перед копьем не соглашался, потому что новый культ копья давал хороший доход в виде жертвенных приносов, из которых, заколов на алтаре едва одну треть, Мунаций успел составить себе уже целое стадо всякой скотины.
Нумитор не посещал своей дочери, чтоб не ходить во владения брата, а домой Сильвию не отпускали под тем предлогом, что она уже замужем, сочеталась с богом войны и смерти навеки, обязана жить при его очаге, жертвеннике, хоть и не сделалась жрицей; ее дом в горной пещере.