На берегах таинственной Силькари
Шрифт:
ГЛАВА 3. ПО ПРИМЕРУ ПАРИЖСКОЙ КОММУНЫ
От царской власти народу нечего было ждать милостей. Чиновники на местах и в центре заворовались, погрязли в махинациях и взятках. Чего уж тут было искать защиты от хапуг и взяточников, если сам царь сказал, что взятки для полицейского — только приработок.
Нельзя, конечно, сказать, что в царском государственном аппарате совсем не было честных, порядочных людей. Они были. Но в этом заворовавшемся союзе управителей и чиновников
На Карийской каторге, например, служил одно время комендантом полковник Кононович. Это был честный и порядочный человек. Один заключенный даже написал о нем в письме: «Я чрезвычайно удивлен, что не всякий русский полковник непременно — животное».
Это письмо, конечно, перехватили жандармы. От полковника потребовали объяснений. Кононович не выдержал: «Не мог же я извиняться, что меня назвали человеком, а не животным!»
С Кары его, конечно, убрали и назначили атаманом Забайкальского казачьего войска. Он поселился в Нерчинске. Здесь он увидел, как обкрадывают государство и друг друга офицеры и чиновники. За взяточничество, за незаконное освобождение от военной службы сынков золотопромышленников и купцов он подал на них в суд. Но они подкупили следователей, и те, оправдав жуликов, оклеветали самого полковника.
С большим трудом удалось Кононовичу добиться нового расследования. Комиссия собрала неоспоримые доказательства преступлений чиновников и офицеров. Над ними вскоре должен был состояться суд. Но в одну из ночей «вдруг» загорелся дом Кононовича, ему и его семье едва удалось спастись. Все имущество, конечно, сгорело, сгорели и документы, которые он держал дома, справедливо опасаясь, что из канцелярии их могут выкрасть.
В конце концов честного полковника отправили на Сахалин, где сделали начальником уголовной каторги.
С ним там потом встречался Антон Павлович Чехов и очень тепло о нем отзывался.
Однако таких «белых ворон» среди чиновников и офицеров в России было мало, и не они определяли политику. Надеяться на то, что царь когда-нибудь улучшит крестьянам и рабочим жизнь, не приходилось. На бога надежды не было никакой: служители церкви сами обирали народ и помогали это делать другим. Герои помочь не могли тоже. Они жертвовали своими жизнями, но положение народа от этого не менялось. Надо было добиваться освобожденья «своею собственной рукой».
К этому и призывали русские революционные марксисты во главе с Владимиром Ильичом Лениным.
Они создавали марксистские кружки, в которых объясняли рабочим законы развития общества. А потом создали и партию рабочего класса. Только тогда она называлась не Коммунистической, а Российской социал-демократической рабочей партией (РСДРП).
В создании и сплочении партии огромную роль сыграла созданная Владимиром Ильичом Лениным газета, эпиграфом для которой была взята строчка из стихов декабриста Одоевского: «Из искры возгорится пламя», написанного в Чите.
Газета так и называлась «Искра». Печаталась она за границей, а в Россию ее привозили верные люди. Проделав долгий путь из Лейпцига, Лондона или Женевы, «Искра» попадала даже в далекую Читу. Партия сплачивала рабочих для организованной борьбы с царизмом.
В начале 1901 года в Петербурге и нескольких других городах рабочие большими колоннами вышли на улицы с лозунгами «Долой самодержавие!»
На следующий год такие демонстрации повторились. И хоть далеко было Забайкалье от Москвы
Потом появились новые прокламации, о тяжелой жизни рабочих в других городах, о том, что рабочем надо объединять свои силы.
Многих обывателей эти прокламации испугали. Особенно перепугался начальник железнодорожных мастерских (теперь ремзавод) Макулевич. Только что рабочим стало известно, что он украл из кассы 1200 рублей, и он боялся, что ему будут мстить.
Некоторые с окраины перебрались в город и стали просить защиты у губернатора.
Губернатор в Чите был новый — Надаров. Его перевели сюда из Приамурья, а старого отправили в Туркестан.
Надаров первое заявление в Чите сделал по поводу буддийского храма: «На месте этого дацана давно следовало открыть кабак». И этим сразу понравился архиерею.
С бурятами и эвенками Надаров был очень груб, всем просителям говорил «ты». Во многом он был похож на уже известного нам Ильяшевича. Когда тому робко указывали на незаконность какого-либо распоряжения, он брал том свода законов Российской империи, садился на него и говорил: «Закон тебе надо? Видишь, где у меня закон!»
Когда Надарову принесли листовки, он тоже не на шутку испугался. Гарнизон был поднят на ноги, пушки приготовлены к бою, но никакой революции не произошло. Просто сто пятьдесят рабочих собрались Первого мая в лесу на маевку. Войскам и полиции было не до них: они патрулировали по городу и соскабливали с заборов листовки. Тут уж власти не скупились: за каждую принесенную прокламацию они платили по десять рублей!
Листовки в Чите стали появляться регулярно. У революционеров была уже своя типография, а обыватели все еще думали, что их привозят из Парижа. Трудно было поверить, что революция может зреть и в глухой провинции, в самом центре жестокой каторги.
Когда началась война с Японией, забайкальцы ее ощутили прежде всего. Своего хлеба в Забайкалье и так не хватало, а теперь его стали*сеять еще меньше: многих казаков вместе с лошадьми забрали на фронт.
Надарова назначили начальником тыла Маньчжурской армии. Кто плакал от войны, а он радовался: вместе с подрядчиком Филимоновым заготавливал для армии мясо и наживался на этом.
Заменивший его на посту губернатора генерал Холщевников обратился к нему через год с просьбой демобилизовать часть забайкальцев. «В противном случае хозяйство призванных нижних чинов будет постепенно рушиться, а населению грозит голод», — телеграфировал он. Но, занятый коммерцией, Надаров на эту телеграмму даже не ответил.
Голод, конечно, прежде всего начался на землях, принадлежащих царю: часть хлеба тут пришлось
продать, чтобы расплатиться за аренду. Только после того, как военному министру была послана телеграмма: «В восточной части Забайкалья голод, у голодающих пухнут ноги», — им отпустили в долг немного хлеба.