На берегах тумана
Шрифт:
Кстати, трое из них опираются на громоздкие, явно тяжеловатые для старческих рук посохи. На Высшем Суде Леф вроде бы ничего такого у серых мудрецов не заметил — впрочем, тогда парню было не до всяких безделок, которые Истовые таскают с собой, чтобы отличаться от простых людей. А то, что эти посохи действительно всего лишь никчемные безделки вроде адмиральского жезла, видно с первого взгляда. Ни стоять, ни ходить они серым мудрецам не помогают — скорее наоборот. Но тогда получается, что Истовые меж собою неодинаковы, ведь посохи не у всех... Однако спорят они, похоже, как равные. Все спорят и спорят — интересно, о чем бы это?
Так, один из Истовых кого-то позвал. Ага, вот он, Предстоятель. Подошел, слушает (не так, как слушали бы младшие братья-послушники, но и не как равный). Пошел обратно, к сидящим, заговорил — кажется, гораздо резче и злее, чем
Тем временем вокруг помоста затеялось что-то вовсе не передаваемое словами. Похоже было, будто на каждого, кто занимался делом, приходилось теперь два-три понукальщика. Если прежде работа продвигалась довольно споро, то теперь суеты и беготни стало неизмеримо больше, а постройка совершенно перестала меняться. Да, серым покамест до Ордена далековато — примерно как вон тому чихуну до корабельной мортиры. Но то — пока.
А Истовые продолжали что-то обсуждать, причем один из них, горячившийся заметнее прочих, снова принялся тыкать пальцем в солнышко. Откуда-то взялся гибкий, как хворостина, бородач — странный такой, ни на послушника не похож, ни на простого общинника; даже так, издали, его скупые движения живо напомнили Лефу встречу с хищным. Истовые спорили, а бородач переминался с ноги на ногу, растирал запястья, а то вдруг начинал качаться из стороны в сторону, немыслимо изгибаясь в пояснице, или принимался раз за разом повторять стремительный жест, который невозможно не узнать, — таким движением выхватывают из поясных ножен короткий клинок. Но ведь на странном бородатом мужике не было не то что пояса с ножнами — на нем вовсе ничего не было, кроме узенькой повязки вокруг бедер.
Похоже, Истовый, выбравший солнце помощником в споре, сумел-таки убедить остальных. Во всяком случае, он замолчал последним. Замолчал, подступил вплотную к бородачу и... Леф не разобрал, что такое сделал серый мудрец, но бородач вдруг раскинул руки, словно хотел обнять стоящего перед ним старика в сером одеянии, а потом бессильно повалился на землю. Истовый нетерпеливо махнул рукой, и двое подбежавших послушников волоком оттащили бородача в сторонку. Через миг-другой тот уже сидел, обалдело тряся головой, а еще через некоторое время неуклюже поднялся, побрел вдоль склона, причем явно не соображая, куда бредет и зачем. От хищной плавности его движений ни следа не осталось — теперь это был обычный увалень, малопригодный для чего-нибудь сложней и опаснее вскапывания огородных грядок. Ну прямо как колдовство какое-то... Впрочем, почему «как»? Колдовство и есть. Только вот что все это должно означать? Хотели послать в Обитель еще одного — чтоб поджигатели повременили до окончания помоста? Если так, то бородачу повезло. Не переупрямь этот его спаситель прочих Истовых, быть бы третьему трупу в подземном лазе.
Лефу пришлось оторваться от созерцания Истовых, потому что Ларда ткнула его кулаком в бок. На вопросительный взгляд парня девчонка не ответила, даже не покосилась — продолжала с нарочитым вниманием разглядывать копошение возле помоста. Леф тоже вгляделся в это самое копошение и понял: бездельному лежанию на камнях приходит конец. Галдежа и суеты вокруг деревянного строения вроде не стало меньше, но работа прекратилась совсем, а работников серые сгоняли в плотную толпу: видать, строителям пришел срок делаться зрителями.
Бревенчатый остов был вроде готов, но сделать жердяной настил строители успели меньше чем на треть — лишь небольшой участок помоста получился пригодным для стояния. Это удача: Истовые поневоле собьются в кучу и смогут показать толпе рядом с собою лишь одного-двух из общинных старшин, которая, в общем-то, не заслуживала той же участи, что и серые мудрецы.
Ну все: под заимочной стеной не осталось ни одного человека, и склон уже пуст — лишь шестеро мудрецов в просторных
В ущелье как-то вдруг сделалось очень тихо — даже дозорные псы перестали взлаивать и подвывать. Леф отчетливо слышал сухой перестук страгиваемых Истовыми камней; ему даже казалось, что он различает тяжкое, с хрипотцой, дыхание кого-то из серых мудрецов. Но, конечно же, никакая тишина не помогла бы отзвукам человеческих выдохов перенестись со склона на склон. Это Ларда. Дышит тяжко, взахлеб, будто это она силится медленно и важно ступать по ненадежной крутизне. Тяжко, ох до чего же тяжко ей глядеть на Истовых! Ведь как на ладони — от солнечных бликов, резвящихся на взмокревших скобленых макушках, до щебня и ручейков мелкого рыжего песка, стекающих из-под ног, обмотанных узорчатыми ценными кожами. Трудно Истовым идти, а Ларде еще труднее не подпустить руки к снаряженному метательному устройству. Металка переснаряжается дольше пращи, и все же девчонка наверняка способна угомонить пару Истовых прежде, чем они успеют понять, что к чему, и сбежать вниз, в толпу, или добраться до заимочной ограды. А помоги ей Торк (если, конечно, он сейчас там, где должен быть), да выскочи откуда-нибудь из-за ограды Витязь, да кинься Леф вслед за первым девчонкиным копьецом — ни одного Истового не осталось бы в Мире. А толпа бы так и не доморгалась, что такое приключилось у нее на глазах.
Нельзя. Нурд прав, и Гуфа права: среди нынешних старших братьев немало таких, которые хотят Истовым погибели, — как те, ставшие потом серыми Истовыми, хотели погибели Истовым, носящим красное. Просто поубивать бредущих по склону старцев означает помочь другим таким же. Нет, даже худшим: такие же сами бы очистили себе путь. Вот поэтому-то Витязь и придумал на сегодня почти невозможное: чтобы если не навсегда, то хоть надолго отбить охоту и у нынешних, и у таких же, и у худших. Чтобы научить братьев-людей не верить таким и худшим. Чтоб...
Снова Лардин кулак вывел Лефа из оцепенения. Похоже, в этот удар девчонка вложила изрядную долю своих переживаний: парень чувствовал, что, несмотря на его панцирь, дело пахнет синяком. За краткий миг, потребовавшийся Торковой дочери на шипение и облизывание разбитых костяшек, Леф успел опамятовать. Впрочем, «опамятовать» не совсем удачное слово. Леф вспомнил, для чего они с Лардой здесь и для чего к его спине привязано железо. Но очнувшегося от дурного оцепенения парня так же по-дурному залихорадило. Конечно, Истовые уже совсем рядом с помостом, и явно близок тот, главный миг; конечно, верхом глупости было так долго валяться без дела, и верхом подлости будет теперь не успеть и сорвать всю затею — особенно после того, как столь тщательно перебрал в уме скользкие места выдуманного не тобою. Но мешкать из-за боязни опоздать — это уже совсем непростительно.
Сперва ему никак не удавалось нащупать ремешок за спиной — только после третьей неудачной попытки Леф поймал себя на том, что силится добраться до завязок увечной левой рукой (точнее — насаженным на нее бивнем, который не умеет ни чувствовать, ни, тем более, распутывать узлы). Через пару мгновений Ларда наконец догадалась, что это он не почесаться хочет, и помогла снять подвешенное к спине. Потом заартачилась левая рукавица — раз за разом наспех придуманные Нурдом застежки выскакивали из петель, и громоздкая штуковина с пугающим лязгом валилась на камни. А когда уже все вроде было в порядке и Леф, прячась за неровностями склона, успел отползти десятка на полтора шагов, его остановило раздавшееся позади яростное шипение: рискуя быть замеченной, Торкова дочь почти по пояс высунулась из-за валуна и, свирепо гримасничая, показывала обернувшемуся парню взятую на одном из убитых засадщиков серую головную повязку. Леф не рискнул возвращаться; по его знаку девчонка бросила ему забытое, но внезапный порыв ветра отшвырнул легкую кожаную ленту далеко в сторону. Ну будто бы впрямь Бездонная вздумала охранять своих мудрецов! Ведь был же на редкость тихий день — так на тебе, именно в этот миг вдоль по ущелью рвануло пронзительной сыростью. И, кстати, именно со стороны Мглы.