На берегах Ярыни
Шрифт:
— И к чему тебе молоко, коли ты не от него сыта, а другим кормишься?
— Чем же это другим? — потемнев от гнева, прошипела в ответ Степанида.
— Сама знаешь чем, — последовал уклончивый ответ.
— Я тебе это ужотка припомню.
И ведьмы разошлись.
— Погубит она теперь меня, кровопийца окаянная, — говорила потом струсившая угрозы соперницы Аниска. Она чувствовала себя в некоторых отношениях слабей Степаниды и стала принимать целый ряд предосторожностей, начиная от выворачиванья наизнанку нижней юбки и сорочки и кончая ношением при себе предохраняющих от порчи и
— Почему ты называешь Степаниду кровопийцей? — спросил Максим.
— А потому, что я никому напрасно зла не делаю, кроме как разве молоком пользуюсь, а она не таковская. Она — злодейка — невинных младенцев губит… Нас, ведьм, всегда в светлую заутреню узнать можно, если со свяченым сыром за щекой придешь. Каждая стоит с подойником на голове и спиной к алтарю. Народ этого не видит и не догадывается, а мы друг про друга все знаем… Так вот, если ты придешь в светлую заутреню со свяченым сыром во рту и скажешь про себя: "А у меня сыр есть", — то увидишь не только подойник на Степкиной голове, но и полотенце на ейной шее — все кровью залитое, что она из младенцев выкачивает.
— Как же это?
— А так же, как мы молоко из коров. Сперва она днем подходящего ребеночка выглядит, а ночью, на него загадавши, через сучок у себя в сарае и кровь из того младенца выпускает. А отец с матерью и не знают, отчего их дитя сохнет и бледнеет.
— Ах, она треклятая! — взволновался Максим. — Кабы я увидел, ни в жисть бы ее не пощадил.
— Увидеть можно, если осторожно подкрасться. Если только она своим делом не при свечке из человеческого сала занимается… Тогда не подглядишь… А попробовать можно.
И Аниска с Максимом стали выслеживать Степаниду.
Целый ряд ночей прошел без успеха. Иногда молодой ведьме и парню удавалось подглядеть сквозь щели сарайчика, как при свете огарка Степка доит посредством рушника молоко. Максим начал уже было сомневаться в словах Аниски, как однажды та, первою подкравшись к сарайчику старой ведьмы, сделала ему знак, чтоб он ступал осторожней.
— Смотри, — шепнула молодая ведьма на ухо парню, уступая ему свое место у щели.
Озаренная слабым светом оплывшей восковой желтой свечи, Степка, с жадным лицом, облизываясь от нетерпения, торопливо доила что-то не в обычный подойник, а в небольшой горшочек, через красную опояску. Надоив до половины, она жадно выпила содержимое, еще раз облизнулась и утерлась рукою, причем Максим успел разглядеть, что в горшочке было не молоко, а нечто темное.
— Надо и на другой раз оставить, — сказала про себя ведьма с веселым, как бы охмелевшим лицом и блестящими глазами.
Как ни старался вести себя тихо Максим, но не удержался, чтобы слегка не ахнуть.
Вероятно, заслышав это, Степанида мгновенно задула огонь.
— Бежим что есть духу, — шепнула, дергая парня за рукав, его подруга, и оба помчались по направлению к хате Аниски.
Увлекая за собою Максима, его подруга пробежала с ним по улице, чтобы сбить старуху со следа, мимо своей хаты, проскочила через садик соседа и, завернув вдоль плетня, примчалась к себе со стороны огородов.
Закрывая за собою дверь, Максим и Аниска слышали, как хлопнула издали дверь и у Степаниды.
Оба они замерли, стоя в темных сенях и прислушиваясь, есть или нет за ними погоня.
Ухо совершенно не улавливало ни голоса Степки, ни шлепанья шагов по уличной грязи.
— Кошкой она, проклятая, побежала нас искать. Ложись скорей на кровать и нишкни… или лучше храпи, потому что она и у окон, и в трубу будет слушать, — шептала Аниска.
Завалившись на постель, всю ночь до рассвета не могли заснуть Максим и его подруга, прислушиваясь к каждому шороху, легкому шуму или треску около хаты…
Стараясь казаться беззаботным, храбро прошел на другой день Максим мимо окон Степаниды, по направлению к усадьбе, в которой он работал поденно. Если бы он догадался оглянуться, то увидел бы, как почти тотчас выскочила из своей хаты старая ведьма и, наклонившись, стала рассматривать его след…
— Плохо твое дело, паря, — встретила Максима его подруга, когда в тот же вечер он вернулся к ней.
— А что?
— Да то, что след твой Степка вырезала, и теперь тебе недолго на этом свете водочку пить, калачами да колбасой закусывать да по молодым бабам ходить, — продолжала Аниска, ставя на стол угощение.
— Что ж она со мной через мой след сделает? — недоверчиво, но уже полуиспуганным голосом спросил Максам.
— А то, что она его, вырезавши, в тряпку завязала и теперь в печи сушить будет как следует, с приговором… След сохнуть будет, и ты сохнуть станешь, и от сухотки помрешь… Только ты не печалься, паря, — неожиданно закончила Аниска, хлопнув по плечу изменившегося в лице от страха Максима. — Сама она от злости не разбирает, что делает. Среди бела дня вздумала, дура, след вынимать, да по такой жидкой грязи, где так натоптано, что и не разберешь, один тут след или четыре… Я и то уже соседке сказала: чем это ты не уважила Степаниду, что она после того, как муж твой прошел мимо, след его вынула?.. Та аж побледнела, меня слушая… Ну, да это к делу не относится. Ты ведь, когда утром по грязи шеи, тропкой идти старался?
— Тропкой, где и до меня натоптано было.
— Ну, так ничего из ейного колдовства не выйдет. Какой бы сильный заговор у нее ни был, а если след нечистый, ни черта не будет толку… Ты вот, как в лес пойдешь, берегись, чтобы там она тебя не выследила. Там если след вынет, дело совсем иное будет… Всего лучше — ты бери задаток от подрядчика, дрова сплавлять. (Он вчера добавочных искал.) И на эту весну подальше отсюда убирайся, пока цел. А дальше — увидим.
Говоря эти слова, Аниска лишь отчасти имела в виду спасение Максима от Степки. Парень несколько стеснял ведьму при посещениях зачастившего к ней в последнее время Огненного Змея. Предотвращаемая ею до сих пор встреча была бы неприятна прежде всего для самой ведьмы.
Максим послушался своей подруги, взял задаток и дня через два ушел с артелью парней в соседний уезд на лесные работы.
В сущности, он мог бы и не беспокоиться и не покидать родного села, так как предупрежденная Аниской соседка в отсутствие Степки забралась через плохо прикрытое окно в избу старой ведьмы и выкрала из печи сушившийся там в тряпочке вынутый след.
Но Максим этого не знал.
Заслышав шум и шуршанье в трубе, Аниска вскочила с постели и притаила дыхание. Сомнений быть не могло: кто-то явственно царапал ногтями заслонку. Аниска вздула на загнетке огонь, зажгла пучком соломы свечу и, приблизив лицо к трубе, спросила негромко: — Кто там?