На берегах Ярыни
Шрифт:
— Принимай гостя с высоты поднебесной, — послышался в ответ хриповатый, несколько свистящий мужской голос.
Аниска отодвинула заслонку, и в тот же миг что-то дунуло на нее из трубы. Свечка погасла. Нечто тяжелое, похожее по звуку на кучу мокрого белья, шлепнулось на пол и задвигалось по темной горнице.
Ведьма тотчас же вновь вздула огонь и опять зажгла погасшую свечу. При свете последней Аниска увидела, что перед нею стоит плотный мужчина цыганского типа, лет тридцати пяти — сорока, одетый в красный кафтан, бархатные черные шаровары и странной
— Узнала? — спросил он, улыбаясь, вглядывавшуюся в него с деланным смущением полуодетую женщину.
— Затем и огонь зажгла, чтобы узнать: ты али кто другой под тебя прилетел, — отвечала ведьма. — Я хотя твой голос и признала, да все думаю, вернее и глазом посмотреть.
— Хоть зубами пробуй или иначе как, у меня без обману. А разве и другой кто прилетает?
— Да мало ли вашего брата около моей трубы таскается, греться просится. Их впусти только — назад и уходить не захотят.
— А у тебя, може, кто и остался? Как будто мужским духом да табаком попахивает.
— Оно точно, попахивает. Всякого ведь народу у меня за день перебывает, а на ночь я никого не оставляю… Ищи, коли хочешь. Окромя запечной нечисти, никого не отыщешь.
— Ну, у тебя не одна запечная нечисть, а и всякой мелкоты довольно найдется.
— Мелкота не в счет. Мелкота, почитай, везде есть, — ответила Аниска. — Ишь ты, носки какие у тебя раздвоенные, — прибавила она, стараясь перевести разговор на другое.
— У меня все раздвоенное, — загоготал в ответ красный кафтан. — Аль не помнишь?.. Здорово же ты раздобрела с тех пор, как я последний раз тебя навещал, — любуясь неприкрытыми плечами и полными руками ведьмы, продолжал он с довольной улыбкой и даже погладил одобрительно ее пышную грудь.
В ответ на такое внимание Аниска, потупляясь и краснея, показала почетному гостю застенчиво кукиш — обычное приветствие у нечистой силы.
Тронутый таким знаком внимания посетитель в красном кафтане начал еще больше давать волю рукам, вследствие чего хозяйка поспешила задуть свечу.
— Еще подсмотрит кто в окно! Сраму потом не оберешься, — произнесла она недовольно.
В хате ведьмы стало темно. Во мраке слышны были какое-то шуршанье, возня, шепот, потом тяжело заскрипела кровать, на которую присел, вероятно, ночной гость. Затем послышалось какое-то пыхтенье, снова шепот и, наконец, довольно громко произнесенные Аниской слова:
— А кофточку атласную мне принесешь?
Снова все смолкло.
Перед рассветом Аниска до тех пор не отпускала своего посетителя, пока тот не научил ее более скорому способу (не кувыркаясь трижды через голову) оборачиваться сорокой, лягушкой, собакой и крысой. Как оборачиваться в свинью, Змей показать не умел или не хотел.
В свою очередь, он взял обещание с ведьмы, что та по первому же зову явится на ночное собрание нечисти, от каковых посещений Аниска, после того как сошлась с Максимом, стала воздерживаться.
Она пробовала было отговориться ссорой со Степкой и нежеланием встретиться с последнею, но
— Степка тебе теперь не старшая и повредить тебе не может. А про тебя вот стали поговаривать, что ты от нас отстать хочешь. С парнем каким-то снюхалась. Замуж, слух идет, за него выйти собираешься.
— Очень мне нужно замуж! Это про меня Степка из зависти наврала, что я у нее из-под носу парня выхватила. Вот она с досады и пустила тот слух.
— А мне-то что? Ты хоть десять парней заводи, а на шабаш прилетать должна.
— Ладно, ужо прилечу.
— Не ужо, а как только позовут, и без отговорок, как в те разы, — сказал наставительно гость и, свившись в клубок красноватого дыма, в котором быстро кружились синие искры, втянулся затем в дымоходное отверстие печи…
Когда рассвело, Аниска увидела на одной из лавок оставленную гостем широкую юбку розового шелка. Юбка была сыроватая и с двумя-тремя небольшими пятнами, как бы от плесени. Но высушить ее, перешить и носить можно было с успехом. Запах же плесени должен был испариться жри сушке. Не задаваясь праздными вопросами, откуда Огненный Змей достал и принес ей этот подарок, Аниска занялась топкою печи, чтобы возможно скорей высушить свою новую юбку.
12
Когда Максим, после долгого отсутствия, пришел в следующую зиму на поседки, никто не спрашивал у него, отчего он столько времени не являлся, но все делали вид, что только накануне вечером с ним расстались. Лишь Акулька не удержалась и, вместо того чтобы дружески хлопнуть Максима, как она имела обыкновение приветствовать парней, богатырской своей ладонью по спине, вспомнила вдруг чьи-то слова о том, что Аниска обращает своего возлюбленного в черного кота, и стала манить вновь пришедшего словами "кис-кис-кис".
Смешливая Зинка не удержалась и прыснула от неудержимого смеха. Девушки, не отрываясь от веретен, многозначительно переглянулись. Но Максим, который и раньше знал о пущенной на его счет шутке, не растерялся и, оглядывая пышное телосложение Акулины, в свою очередь обратился к ней со словами:
— Молоком, верно, угостить хочешь? А я думал, оно у тебя уже пропало…
После такой отповеди смутилась даже Акулька. Домна попробовала заступиться за подругу:
— Глядите-ка, подруженьки. Максима-то никак сглазил кто: девок за коров принимает… Верно, он в чужой хлев пробирался да сюда по ошибке и попал!..
— А ты, милая, не егози и около меня не старайся. Тебя доить не стану. Очень уж ты неприглядна, — огрызнулся на Домну раздосадованный парень.
Приятель его Антип, желая отвлечь внимание от ставшего жертвою насмешливых взглядов Максима, попробовал перевести разговор, хоть и тоже на колдовской, но все-таки менее опасный предмет.
— А мы тут без тебя, Максим, говорили, что ежели поймать черного кота без отметинки и сварить в полночь, на перекрестке, в закрытом котле, то в ем непременно малая костка должна оказаться, с которой невидимкою стать можно, и все, что хочешь, украдешь.