На берегу Рио-Пьедра села я и заплакала
Шрифт:
— Пусть дар языков снизойдет на нас, — сказал другой священник и потом повторил эту фразу по-испански и по-итальянски.
Я не вполне осознала то, что произошло потом. Каждый из стоявших вокруг меня людей начал говорить на неведомом мне языке. Это была не столько речь, сколько бессвязный шум — слова, казалось, шли прямо из души, безо всякой логической последовательности. Я сейчас же вспомнила о нашем разговоре в церкви, когда он говорил об откровении и о том, что всякое знание состоит прежде всего в умении слушать голос собственной души.
«Быть может, это язык
Все, словно в трансе, смотрели на другой берег реки, на статую Девы. Я поискала его глазами, увидела, что он отошел от меня, воздев руки к небу, и тоже быстро произносит какие-то слова, как будто говорит с Ней. Он то улыбался, соглашаясь, то словно бы недоумевал.
«Вот его мир», — подумала я.
Все это начинало внушать мне страх. Мужчина, которого я хотела удержать рядом, говорил, что Бог принадлежит и к женскому полу, произносил слова на неведомых, недоступных разумению языках, впадал в транс и, казалось, был близок к ангелам. И вымечтанный мною дом на горе уходил из реальности, становился частицей того мира, что был оставлен им позади.
Последние несколько дней, начиная с мадридской лекции, стали представляться мне неким сном, путешествием вне времени и пространства моей жизни. Но этот сон был проникнут ощущением бескрайности мира, увлекательности книги, духом новых приключений. Как бы ни боролась я, мне было известно, что любовь легко воспламеняет женское сердце, так что мое позволение ветру дуть, а воде повалить стену плотины — это лишь вопрос времени. Как бы ни была я настроена против этого в принципе, мне уже случалось прежде любить, и теперь я размышляла, как разрешить сложившуюся ситуацию.
Но было тут кое-что такое, чего постичь я была не в силах. Не этой католической вере учили меня на уроках Закона Божьего. Не таким видела я и представляла себе спутника моей жизни.
«Спутник моей жизни… какое странное словосочетание», — подумала я и сама удивилась моим мыслям.
Река и грот породили в моей душе страх и ревность. Страх — потому что это было ново для меня, а новое всегда пугает. Ревность — потому что я постепенно стала постигать: любовь — больше, чем мне представлялось, любовь вторгается в такие пределы, шествует по таким краям, куда никогда не ступала моя нога.
«Прости меня, Пресвятая Дева, — сказала я. — Прости за то, что я, такая жалкая, ничтожная и убогая, осмеливаюсь требовать, чтобы этот человек любил меня одну». А что, если истинное его призвание — удалиться от мира, затвориться в семинарии и вести беседы с ангелами?
Сколько времени сможет он сопротивляться своему истинному влечению, сколько времени пройдет, прежде чем он оставит дом, чтение и музыку? И если даже он никогда не вернется в семинарию, какую цену придется мне уплатить за то, чтобы не подпускать его к осуществлению его подлинной мечты?
Казалось, все вокруг предельно сосредоточены на том, что делают, — все, кроме меня. Я не свожу с него глаз, а он говорит на языке ангелов.
Страх и ревность были вытеснены одиночеством. Ангелы нашли себе собеседника, а я стояла одна.
Не знаю,
Но я не знала толком, что делать, — росло и крепло сознание того, как я нелепа. Но рядом со мной, вокруг меня стояли люди — мужчины и женщины, старики и молодые, духовные лица и миряне, монахини и студенты. Их близость придала мне сил, и я попросила Святого Духа даровать мне сил для преодоления препоны страха.
«Попробуй, — сказала я себе. — Достаточно открыть рот и набраться храбрости для того, чтобы произнести слова, которых не понимаешь. Попробуй».
И я решила попытаться. Но прежде попросила, чтобы эта ночь, сменившая такой бесконечно-длинный День, что я толком и не помнила, когда же он начался, стала для меня ночью богоявления.
И Бог, казалось, внял моей молитве. И слова стали выговариваться легче, и постепенно они теряли черты человеческого языка. Стыд уже не так терзал меня, а уверенности в себе прибыло, и язык сделался послушен и поворотлив. Я по-прежнему не понимала ничего из произносимого мной, но моей душе эти странные слова были внятны.
Я испытала прилив ликования оттого, что набралась храбрости и произношу бессмысленные слова. Я была свободна, я не нуждалась больше в том, чтобы искать или давать объяснения моим поступкам. Эта новообретенная свобода возносила меня к небесам — туда, где всепрощающая Великая Любовь, рядом с которой никогда не почувствуешь себя покинутой, снова раскроет мне объятья.
«Мне кажется, я вновь обретаю веру», — подумала я, удивившись всем тем чудесам, что способна творить любовь. Я чувствовала — Пресвятая Дева держит меня на руках, укрывая и согревая своим одеянием. Неведомые слова все легче и проворней срывались с моих губ.
Я заплакала, сама не понимая причины слез. Радость заполнила мое сердце, затопила всю меня без остатка. Она была сильней страхов, сильней моей убогой правоты, сильней стремления поставить под контроль каждую секунду моей жизни.
Я сознавала — эти слезы ниспосланы мне свыше, ведь еще в школе монахини внушали мне, что в миг наивысшего подъема святые плачут. Я открыла глаза, созерцая темное небо, почувствовала, как слезы перемешиваются со струйками дождя. Земля была жива, нисходящая с высот вода несла с собой чудо горних вершин. Мы были частицами этого чуда.
— Как хорошо, Бог может быть женщиной, — произнесла я вполголоса, покуда остальные пели. — Если это так, то именно Его женский лик научил нас любить.
— Давайте помолимся «шатрами», — сказал священник, тотчас повторив эту фразу по-испански, по-французски и по-итальянски.
Я снова почувствовала, что сбита с толку и не понимаю, что происходит. Кто-то приблизился ко мне, обвил рукой мои плечи. Кто-то другой обнял с другой стороны.
Обнявшись, мы ввосьмером образуем круг, наклоняемся вперед так, что наши головы соприкасаются.