На берегу Севана (др. изд.)
Шрифт:
— Ты, дед, еще разок закинь сеть, — сказал он, — на мое счастье. Сколько бы ни наловилось, в один присест съем, честное слово!
— Нет, внуки, от такой ловли толку мало, — покачал головой дед. — Надо бы… Да вот гляньте-ка — вдруг сказал он, не закончив начатой фразы. — Гляньте-ка, сколько народу вышло на поля!
Прикрыв ладонью глаза, дед орлиным взглядом окинул широкую равнину, расстилавшуюся у подножия гор.
С грохотом двигались тракторы, шли плуги, взрывая землю и покрывая серо-зеленую гладь равнины ровными рядами широких борозд.
— Да, —
Мальчик сбросил с себя одежду. Холодок раннего весеннего утра мгновенно покрыл его кожу пупырышками. До чего же приятным и здоровым было это ощущение!
— Ну, берись за конец и входи в реку. Смело входи! — сказал дед, подавая Камо один край невода, а другой оставляя себе.
Камо с минуту постоял в нерешительности. Потом зажмурил глаза и бросился в воду. Быстро переплыв реку, он прикрепил верхний конец невода к вбитым в землю колышкам. Нижний край невода, увешанный тяжелыми свинцовыми грузилами, ушел на дно. Невод пересек реку поперек и преградил путь рыбам.
— Вот теперь поглядите, сколько их соберется, — сказал дед, самодовольно поглаживая свою длинную-предлинную седую бороду: за нее-то и прозвали его в селе «Борода Асатур». — Эгей, Камо, скорей назад, родной, простынешь!
Пока Камо одевался, разговаривая с дедом и Грикором, Армен любовался весенним утром. Мягкий ветерок нежно трепал его волосы и обвевал лицо.
У подножия гор, окружавших озеро Севан, еще лежал утренний туман, но вершины их, похожие на сахарные головы, уже четко выступали на фоне голубого неба, отливая серебром. Озеро, безмятежно проспавшее всю ночь в своей просторной постели, шевельнулось, покрылось легкой рябью, чуть слышно зашелестело. Поднялись и одна за другой длинными рядами понеслись к берегу волны. Волны добежали до прибрежных песков и — цоп-члуп, цоп-члуп! — разлились по ним с плеском, разбудив пернатое население тростников.
Многие из водоплавающих птиц уже сели на яйца и стаями больше не летали. Но отдыхало еще на озере много перелетных птиц, державших путь на юг, — их последние запоздалые стаи.
«Члтов-чилт, члтов-чилт!» — беспокойно кричала болотная птица, перелетая с кочки на кочку, словно искала кого-то.
«Кря-кря, кря-кря!» — громко звал свою подругу селезень.
Тысячи птиц, каждая на своем языке, воздавали хвалу наступающей весне.
Вдали, на горизонте, дымили грузовые суденышки, торопясь в прибрежные гавани. Рыбачьи лодки вдоль и поперек бороздили гладь озера, расставляя сети.
Шумно взлетали утки, растревоженные начавшейся на озере суетой.
Чем сильнее разгорался день, тем чаще, почти ежеминутно, воды озера меняли свой цвет. Из темных и мрачных они постепенно становились ясными и радостными и наконец приняли веселый светло-зеленый тон, а волны, набегавшие на берег, покрылись белыми гребешками пены.
Когда солнце поднялось и вышло из-за гор, горячие лучи его словно зажгли озеро, и оно загорелось таким слепящим блеском, точно по нему были разбросаны груды алмазов.
Дед
— Что там? — шепотом спросил Камо.
— Тсс!… Выдра… Увязалась, негодница, за рыбой!
Вода в реке взволновалась, забурлила. В ней мелькнуло что-то темное и крупное.
Дед выстрелил [Охота на выдру в Армении не запрещена]. Белым брюшком вверх всплыла на поверхность воды большая форель медленно заскользила вниз по течению.
— Вот так выдра! — засмеялся Грикор.
— Удрала! — с досадой сказал дед, охваченный волнением охотника.
Мальчики видели, как в ритм ударам сердца вздрагивает в руках у старика дуло ружья.
— Ну ничего. Я заметил — она вверх поплыла, теперь обязательно в невод попадет, — говорил дед, как бы оправдываясь. — Дробь мелка была. Что могла она сделать этому зверю, да, еще в воде!… Э, да он, кажется, уже и попался — гляди. невод сорвал!… Плыви скорей, Камо, вытащи конец. Ах, проклятая, всех рыб передушит!
Камо снова разделся и поплыл к противоположному берегу.
Армен и Грикор, стоя у реки, смотрели, как дергается веревка, которой был прикреплен невод.
— Дедушка, ты думаешь, выдра поймалась? — спросил Армен.
— Как же иначе? Выскользнуть ей некуда — из рук деда Асатура не уйдет! — хвастливо сказал старик. — Вот только пока мы до нее доберемся, немало рыбы перепортит… Да что рыба — невод изорвет! Камо, живее!
Невод наконец вытащили. В нем сверкала серебристая гладкая спинка большой выдры. С ее кругленькой усатой хищной мордочки стекала вода.
— Порвала-таки, проклятая! Еще и удерет! — кричал дед возбужденно. — Эй, Грикор, сынок, чего ты ждешь? Прихлопни ее своей дубинкой по башке. Чего опешил?
— Да ведь подохнет, — серьезно сказал Грикор.
Армен, взглянув на длинный, с крюком на конце, страшный посох Грикора, отвел было глаза, но сейчас же обернулся снова.
— Погоди, не убивай, сниму сначала, — сказал он Грикору и направил на выдру свой фотоаппарат.
Выдра отчаянно билась и, пытаясь уйти, увлекала за собой невод. Лапы у нее были короткие, широкие, похожие на плавники. Она ползла, прижимаясь брюшком к песку. От воды короткий мех животного стал гладким и скользким и выдра казалась голой. Когда же, барахтаясь в неводе, она перевернулась и на солнце сверкнуло ее светлое брюшко, мальчики решили, что такой красивой и нежной шкурки нет ни у одного животного на свете.
Дед выпростал невод. Часть рыбы ушла назад, в реку, через дыру, прорванную в нем выдрой. Но осталось ее все же немало: целую гору форели вывалил дед на берег.
Управившись с рыбой, старик содрал с выдры шкурку, а затем занялся починкой невода.
Теперь рыбы беспрепятственно стаями плыли вверх по реке. В ярких лучах солнца, снопами прорезавших воду и освещавших глубины реки, искрились и сверкали серебряные бока форелей.
— Дедушка, скорее чини невод! — кипя от нетерпения, кричал Камо.