На безлюдье
Шрифт:
Спунер. Совершенно верно. И сколько лет, как вы думаете, мне было в то время?
Херст. Двадцать восемь.
Спунер. Совершенно верно. Впрочем, я вскоре покинул родительский кров.
Пауза.
Должен сказать, что моя мать по-прежнему остается неотразимой женщиной во многих отношениях. Пышней, чем у нее, не бывает.
Херст выжидательно смотрит на него.
Булочек с изюмом. Пышнее не бывает.
Херст. Вы не будете так любезны налить мне еще глоток виски?
Спунер.
Берет стакан, наливает в него виски, протягивает Херсту.
Пожалуй, настало время представиться. Меня зовут Спунер.
Херст. А-а.
Спунер. Я стойкий приверженец искусств, в особенности поэтического искусства, и наставник молодежи. Я держу открытый дом. Ко мне приходят юные поэты, читают мне свои стихи. Слушают мое мнение, пьют мой кофе, причем бесплатно. Допускаются женщины, некоторые из них поэтессы. Некоторые — нет. Мужчины тоже не все поэты. Большей частью нет. Но окна в сад распахнуты, жена моя разливает оранжад по фужерам, звенят кубики льда, летний вечер, то один, то другой юный голос разольется в балладе, юные тела простерты в сумеречном свете, жена моя скользит из тени в тень в своем длинном платье — какой в этом вред? То есть кто может нас в чем-либо упрекнуть? Какой укор можно обратить к тому, что является, au fond [1] , стремленьем поддержать искусство, а с ним и добродетель?
1
В сущности (франц.).
Xерст. А с ним и добродетель. (Поднимает стакан)Всяческого вам здоровья.
Спунер впервые присаживается.
Спунер. Когда у нас был коттедж… когда у нас был свой коттедж… наши гости пили чай на лужайке.
Xерст. И у меня тоже.
Спунер. Тоже на лужайке?
Xерст. И у меня тоже.
Спунер. Тоже был коттедж?
Херст. Пили чай на лужайке.
Спунер. Куда они делись? Куда делись наши коттеджи? Куда девались наши лужайки?
Пауза.
Смелее. Откройтесь мне. Вы ведь уже приоткрылись. Вы, несомненно, упомянули о своем прошлом. К чему заминка? У нас есть нечто общее: наша память о сельских усладах. Оба мы англичане.
Пауза.
Xерст. В той деревенской церкви балки были увешаны гирляндами в честь юных покойниц-прихожанок, слывших девственницами.
Пауза.
Положим, гирлянд удостаивались не одни девушки, но и все те, кто, не вступая в брак, унес с собой в могилу незапятнанный цветок непорочной жизни.
Спунер. То есть почести эти воздавались не только юным прихожанкам, но и юным прихожанам?
Херст. Именно.
Спунер. И старики прихожане, скончавшиеся холостяками, тоже удостаивались гирлянды?
Херст. Конечно.
Спунер. Я восхищен. Так расскажите же. Расскажите еще о старых добрых извращениях, коих вы были свидетелем и соучастником. Расскажите со всем размахом и блеском, какие вам под силу, об экономосоциополитической
Херст. Больше не о чем.
Спунер. Тогда расскажите о своей жене.
Xерст. О какой жене?
Спунер. О том, какая она была красивая, какая нежная и верная. Расскажите мне, любителю крикета, о своем партнере: упругий ли был у нее подскок, быстрый ли мах на угрозу калитке, проходил или нет с ней крученый мяч, что было вернее — прямой посыл или же правый отскок с левым выпадом? Другими словами, как принимала она подачу с финтом?
Долгая пауза.
А, не хотите говорить. Ну тогда я скажу вам… что у моей жены… было все. Глаза, ротик, волосы, зубы, ягодицы, груди — всё на свете. И ноги.
Херст. Которые она унесла.
Спунер. Кто унес? Ваша или моя?
Пауза.
А сейчас она здесь, ваша жена? Может быть, трепещет в запертой комнате?
Пауза.
Она жила здесь? А там она жила, в вашем коттедже? Считаю своим долгом сообщить вам, что все это неубедительно. Я человек прямой и проницательный. Вы меня недооцениваете. Может статься, вы и даме тоже не воздаете должного? Я начинаю сомневаться в том, что вы способны хоть как-то воспринять истинно точное и тем самым в сущности поэтичное определение. Я начинаю сомневаться, в самом ли деле вы истинно помните ее, истинно ее любили, истинно ласкали, истинно лелеяли, истинно пеклись о ней; не вернее ли, что вы ее себе ложно представляли, вместо того чтобы истинно обожать? Все ваши возможные доводы я поставил под вопрос и нахожу их легковесными.
Долгая пауза.
У нее были, надо думать, карие глаза?
Херст осторожно поднимается, пошатываясь подходит к серванту, наливает виски, пьет.
Херст. Карее дерьмо.
Спунер. Ай-яй-яй, да мы, как я погляжу, чуточку впали в сентиментальность?
Пауза.
Карее дерьмо. Я задаюсь вопросом: видел ли я когда-нибудь карее дерьмо? Или, уж бог с ним, хоть карие глаза?
Херст швыряет в него стаканом и промахивается. Стакан катится по ковру.
Да мы, кажется, проявляем чуточку враждебности? Да мы, кажется, — говорю уважительно — чуток перебрали эля, и не пошел нам впрок ячменный сок, пронзающий нутро? Пронзает, а?
Долгая пауза.
Херст. Сегодня вечером… друг мой… я на глазах у вас дотягиваю дистанцию… давным-давно сошедши с круга.
Спунер. Ага, метафора. Это уже лучше.
Пауза.
Сказал бы я, на базе беглого знакомства, что вам существенно недостает мужской хватки; а надо первым делом ложку мимо рта не проносить, главное же — горшок хвать, на горшок глядь, горшок в нем распознать, горшком и называть и рядом с горшком стоять на своем, будто он родом из твоего ануса. Такой способности, на мой взгляд, у вас нет.
Пауза.
Извините за непринужденность. В ней нет методы, мой стиль — разброд. Так вы, стало быть, не против, если я достану свои четки и молитвенный коврик и восприветствую вашу, как я понимаю, импотенцию?