На Боковой речке
Шрифт:
Впереди стоял юноша с чистым, по-девичьи нежным, немного загорелым лицом и чёрными, мягкими, именно мягкими глазами. О таких говорят: парень как красная девица.
Посмотрев на женщину, я сразу понял, что она его мать. Уж очень похожи. Видно, что не так уж молодая, но какая статная, гибкая.
— Здравствуй, Нюргун! — сказал Дмитрий, протягивая руку юноше, но почему-то глядя на женщину.
— Здравствуй, Дмитрий Степанович, — ответила женщина.
«Они, наверно, сюда по какому-нибудь делу, не буду им мешать», — решил я и
— Мы заходили к тебе домой. Ведь дождь. Думали, может, придёшь. Как видишь, не дождались, — говорила женщина.
— Нет, я домой и сейчас не собираюсь.
— Жена на тебя сердится…
Дмитрий крякнул.
— Вообще-то я в бригаду иду, надо узнать, сколько сена заготовили. А завтра в район вызывают. На сессию райсовета. Тут надо дело делать — вон сколько сена пропадает.
— Да, сейчас не время заседать, — сказал Дмитрий.
— Но я к тебе не жаловаться пришла. Поговори, если есть время, с моим Нюргуном. Ты ведь для него не только учитель.
— Мама!
— Всё! Не буду. Ну, я пошла.
— Дариа, заходи на обратном пути — рыбу возьмёшь.
— А что, Нюргун не унесёт?
— Может, и не унесёт… — улыбнулся Дмитрий.
Он стоял неподвижно и смотрел, как Дариа шла по скошенной траве.
Между тем дождь снова припустил.
Дмитрий бросился в шалаш, выскочил оттуда с плащом в руке и побежал по кочкам, крича:
— Дариа, возьми пла-ащ! Дариа, плащ!
— Не сахарная, не растаю!
Эти озорные слова остановили Дмитрия, мой друг вернулся к шалашу, швырнул туда плащ.
— Нюргун, чего мокнешь? Поди сюда.
Они уселись на лиственнице, рядом со мной, на стёсанном с одного бока бревне.
— Когда же перестанет этот дождь, — промолвил я, чтобы не сидеть молча.
— А что, он тебе мешает? Пусть идёт, — сухо сказал Дмитрий и, пригладив волосы, совсем по-другому, мягким голосом обратился к парню: — Ну, Нюргун, выкладывай, что у тебя за дело?
Нюргун покосился на меня.
— Э, кажется, я вас ещё не познакомил, — улыбнулся Дмитрий. — Это Нюргун Туласынов, бригадир комсомольско-молодёжной бригады. Недавно о нём написали очерк в газете «Эдэр коммунист». Может, ты читал?
— Кажется, да… видел… было напечатано, — ответил я, но не мог припомнить, читал я этот очерк или нет.
— Ну, а это мой друг, — продолжал Дмитрий, — вместе на рабфаке учились. Ты не стесняйся, Нюргун. Он человек свой. Говори, с чем пришёл.
— У меня, Дмитрий Степанович, такая просьба, — смущённо начал Нюргун. — Вы росли вместе с моим отцом, дружили и на фронте вместе воевали… А меня… с малолетства знаете… сколько лет в школе… учителем моим были. — Парень опустил глаза, нещадно мял в руках свою старую кепку. — Понимаете, Дмитрий Степанович?..
— Пока ничего не понял. Всё, что ты сказал, мне известно, но чего ты хочешь, я не понимаю.
— Сейчас скажу. Короче говоря, Дмитрий Степанович…
— Ну-ну!..
— Можно ли мне… вступить
— В партию? Что значит — можно ли? В партию? Тебе? Конечно, можно, нужно вступить. А я-то думал, чего это ты заикаешься, думал — что-нибудь страшное скажешь, а у тебя вот какая хорошая новость. Так-так. Ты сам решил или с кем-нибудь посоветовался?
— В нашей комсомольской организации мне давно советовали, и мать говорит, что пора. Дмитрий Степанович, может, ещё рановато? Как думаете?
— Думаю, что нет, — сказал Дмитрий серьёзно. — Зря ты сомневаешься. Ты вполне достоин быть коммунистом. Сам посуди, комсомол — резерв партии, а ты один из лучших комсомольцев нашего колхоза. Кому же из молодых, если не тебе, в партию вступать? Я тебе дам рекомендацию, даже с радостью.
— Вот я и пришёл, Дмитрий Степанович…
Дмитрий встал. Нюргун тоже поднялся. Дмитрий положил ему руки на плечи.
— Надеюсь, что ты будешь настоящим коммунистом.
Лицо Нюргуна дрогнуло, он прошептал:
— Я не запятнаю имени моего отца… Если будет надо, я отдам жизнь за родину, как он. — Видно, он не раз повторял про себя эти слова.
Нюргун не мигая смотрел на Дмитрия своими светлыми глазами, а тот глядел задумчиво куда-то мимо Нюргуна, на ивняк, снова затянувшийся пороховой дымкой.
— Да-да…
— Послезавтра партком. Будут обсуждать моё заявление.
— Ладно! — Дмитрий ударил парня по плечу. — Зайдёшь вечером. Будет тебе рекомендация.
— Спасибо!
Нюргун повернулся и побежал по тропинке в деревню. Скоро он скрылся в лесу.
После ухода Нюргуна Дмитрий места себе не находил: то сядет, то встанет, то в шалаш пойдёт, ляжет там…
Что с ним происходит?
Дмитрий жадно выпил из носика чайника давно остывший чай, сказал отрывисто:
— Пойду сети проверить. А ты разведи костёр.
Я сходил в лес, принёс дров, долго разводил костёр.
Примерно через час Дмитрий притащил в берестяной корзине — тымтае крупных трепещущих карасей.
Почистили рыбу, нанизали на ивовые прутья, стали жарить. Жирные караси, не хуже прославленных кобяйских. Пальчики оближешь. Да, Дмитрий не обманул. Мне и вправду повезло. Стоило мерзнуть и мокнуть из-за этого деликатеса. Такими карасями можно потчевать самого дорогого гостя. Жирные какие! Шипят на красных углях костра.
Ем я этих карасей и спрашиваю Дмитрия:
— Кто эта Дариа?
— Кто?..
— Женщина, которая приходила?
— Дариа Туласынова? Как это — кто? Человек. Мать Нюргуна. Коммунистка. Председатель сельсовета. Какие ещё вопросы? — сказал Дмитрий и посмотрел на меня так, что я не стал больше спрашивать.
Дмитрий вошёл в шалаш, вытащил из-под подушки старую полевую сумку, вынул из неё бумагу, ручку.
— Рекомендацию надо парню.
Писал он долго, зачеркивал, тёр лоб рукой и снова писал. Потом вдруг разорвал лист и бросил в костёр. Лёг на спину, закрыл глаза.