На большой дороге
Шрифт:
— Знаете, такое зрелище возбуждает аппетит, — сознался он наконец. — Я после каждой перемены съедаю по ложечке мясного порошка… Итого теперь пять ложечек, а это составляет пол-унции.
Василий Иваныч даже толкнул меня локтем в бок, — дескать, каково я желудок-то свой надуваю.
А ямщики все продолжали есть. Я уже потерял счет переменам, пока дело не закончилось каким-то пирогом с изюмом. По счету ложечек у Василия Иваныча выходило девять перемен. Много приходилось мне видать, как хорошо едят, но такой еды наблюдать не случалось. Это было уже что-то действительно гомерическое. Ямщики не переставали есть, а в буквальном смысле
— Ну что, видели, как наши ямщички питаются? — спрашивал Аргентский.
— Да, вообще… — бормотал Василий Иваныч, похлопывая ручками. — Знаете, господа, не съедим ли и мы чего-нибудь, а? Право… У меня, кажется, есть аппетит. Да… Хозяюшка, поставьте нам самоварчик…
— А для че и не поставить, — ответила здоровенная стряпуха, вся красная от натуги. — Вот только Мосей-то Павлыч кончит…
Староста еще продолжал «чаевать». Он не мог уже есть простую мужицкую пищу и наливал себя чаем. Ворот рубахи был расстегнут, волосы на лбу прилипли, по лицу пот катился ручьями — одним словом, человек наслаждался вполне.
— Полюбопытничали, господа, насчет нашей ямщичьей еды? — спрашивал он нас, стараясь быть любезным. — Эх, Лександра Василич, право, напрасно ты брезгуешь миром… На артели-то что стоит одного прокормить. Самое это пустое дело.
— Ничего, не помру…
— А ведь вы хотите есть? да? — пристал к Аргентскому развеселившийся Василий Иваныч. — С нами, надеюсь, не откажетесь?..
— Стаканчик чайку выпью… — уклончиво ответил Аргентский.
— Ну вот — один разговор, — вступился староста. — Этого самого Лександру Василича, господин — не умею, как вас назвать, — никак не уложить, как кривое полено на поленницу. А все от гордости…
— Что же, гордость вещь хорошая, ежели к месту, — согласился Аргентский. — А я вот смотрел на ямщиков, как они едят, и пожалел…
— Н-но-о?!
— Да… Не долго уж так есть придется. Вот проведут железную дорогу, и конец ямщичьей еде…
— Ох, и не поминай ты, Лександра Василич, про эту чугунку… Для чиновников да для купцов ее налаживают, а простым народам прямо разоренье. Всем животы подведет, когда тракты отойдут… Ровно и не придумать, что только и будет. Ну, теперь хоть на последах ямщички поедят, а потом поминать будут да деткам рассказывать. Много поезжено, сладко пито-едено…
— А ты давно в извозе? — спросил Василий Иваныч.
— Я-то? А мы природные ямщики… Скоро, пожалуй, и все полсотни годов будет, как мы-то по трактам езды ездим. Уж зараза такая: так и тянет в дорогу.
Когда наш самовар поспел и Василий Иваныч достал свои консервы, Аргентский действительно отказался от ужина.
— Послушайте, это уже упрямство! — сердился Василий Иваныч. — Помилуйте, я сегодня целых девять ложечек мясного порошка съел, а теперь вот еще яйца всмятку… У меня икра белужья есть. Ведь вы любите белужью икру? Доктора нашли, что икра — самая питательная вещь… К сожалению, я забыл процентный состав белковых и азотистых веществ. Советую попробовать… Впрочем, виноват, вы, может быть, вегетарианец?
— Нет… Хотя, с другой стороны, и из принципа…
— Позвольте узнать, из какого принципа?
— Из самого простого: нужно уметь себе отказать. Ведь это целое богатство, если ограничить себя до минимума…
— Кому же это нужно?
— Прежде всего мне самому нужно… Да. Чем меньше у меня лишних потребностей, тем я независимее. И так во всем… Ведь жизнь складывается из мелочей, и самое трудное — выдержать себя именно в мелочах…
— Да, да… Это уже целая философия воздержания, но, к сожалению, ее исповедовать могут только люди вполне здоровые физически.
— А вы не думаете, что еще больше должны ее исповедовать больные? Ведь и болезии-то в большинстве случаев от нашей невоздержанности…
— Ну, медицина говорит другое… Может быть, вы и медицины не признаете?
— Отчего не признавать медицины, но это еще не значит, что нужно во всем слепо ей повиноваться…
Василий Иванович обиделся и замолчал. Произошла довольно комичная немая сцена. Аргентский никак не мог понять, в чем дело, и несколько раз выразительно смотрел на меня. Василий Иваныч молча заваривал чай, вымыл предварительно в теплой воде яйца и с какими-то особенными церемониями спустил их в салфетке в самовар. Ведь приготовить яйца всмятку по всем правилам искусства дело не легкое, и он гордился своим уменьем. Когда все было готово, Василий Иваныч с торжественным видом разбил два яйца, выпустил их в стакан, прибавил мелкого сахара, тщательно все размешал, прибавил несколько капель финь-шампань и еще раз размешал. Оставалось только съесть, но, когда Василий Иваныч взял сухарек, приготовленный по особому рецепту, и зачерпнул ложечкой из стакана сделанную смесь, на его лице изобразилось отчаяние, и он отодвинул стакан.
— Нет, не могу… — прошептал он, вскакивая.
Аргентский с недоумением смотрел на этого странного господина, нервно бегавшего по комнате маленькими шажками, а потом, точно сознавая какую-то вину за собой, проговорил:
— А вы бы посолили, Василий Иваныч… Оно аппетитнее как будто…
— Посолить? — спрашивал Василий Иваныч, делая страдальческое лицо. — Вы мне советуете посолить?! Боже мой, боже мой… Это просто какая-то насмешка! Да, да, да…
Василий Иваныч подступил к самому носу Аргентского и каким-то дребезжащим голосом вызывающе допрашивал:
— Ведь у меня был аппетит? Да?
— Право, не знаю…
— Нет, вы знали… Вы видели… Я даже мечтал, что съем целых два яйца. Понимаете: два яйца…
— Что же из этого? Я, право, не понимаю…
— Вы не понимаете? Ведь вы хотите есть и только из упрямства отказываетесь… Потом вы заговорили о воздержании, как о какой-то панацее… Ведь вы говорили? Ну у меня и пропал аппетит благодаря вам… Ах, боже мой, боже мой!.. А я еще сколько любовался давеча, как ели ямщики… Ведь это что-то былинное, богатырское… Мертвый захочет есть, глядя на них. А вы с воздержанием… Вот аппетита и не стало. Да…
— Знаете, что я вам скажу, — заговорил Аргентский, поняв наконец, в чем дело. — Разве так едят, как эти ямщики?
Василий Иваныч даже сел, умоляюще посмотрел на Аргентского и спросил его притихшим голосом:
— Извините, теперь уже я вас не понимаю… Как же еще можно есть?
— Я хочу сказать про настоящую еду… Дело в том, что ямщики едят совершенно зря, как ест худая скотина. Хорошая лошадь или хорошая корова никогда много не едят, потому что у хорошей скотины хорошо приспособленный организм, перерабатывающий и усваивающий хорошо принятую пищу.