На бывшей Жандармской
Шрифт:
Когда загудел заводской гудок, бабка принялась тормошить внука. Сперва уговаривала тихонько, ласково:
— Николушка, вставай, на работу пора. Ишь, убегался.
Бабка потрясла его за вихрастую голову. Но Николка не просыпался.
— Вставай, дитенок, люди на завод идут…
В соседних дворах заскрипели калитки, зазвякали железные щеколды. Гудок набрал полную силу, с баса перешел на требовательный тенор. А Николка так и не шелохнулся.
Бабушка собрала на стол и уже сердито закричала в самое ухо:
—
Гудок все надрывался. Наконец, бабка схватила внука за плечи и стащила с низенького голбца на пол.
— А? Чего?.. — невнятно бормотнул Николка.
— Гудок, говорю, орет! Люди на завод идут! Конторщик ругаться будет, не дай бог, с работы выгонит. С голоду ить пропадем тогда. Вставай, соколик, сиротка моя, — запричитала бабушка над внуком жалобным голосом.
— Пушшай орет. Я бегом… — Николка теперь окончательно проснулся, протер кулаком глаза: он терпеть не мог бабкиных причитаний.
— Вот и слава богу. Поешь и беги со Христом…
— Не-е, я один побегу. Христос за мной не угонится.
— Ах ты, шелопут, нехристь! — замахнулась бабка сковородником. Но внук уже выскочил на крыльцо. Ополоснуть лицо под рукомойником и выхлебать полную чашку крошек с квасом для расторопного Николки было делом двух минут. Одежка у него немудрящая: в чем спал, в том и на работу отправился. Только веревочкой рубаху подпоясал.
Пришлепнув на лбу непослушный вихор, Николка выбежал за ворота.
Поеживаясь от утренней прохлады, парнишка помчался по улице догонять последнюю толпу рабочих. На повороте остановился, помахал в сторону избы рукой и скрылся за углом.
А бабушка смотрела ему вслед, крестила мелкими крестиками и шептала:
— Вырастай поскорее, кормилец ты наш, сирота горемычная…
…Кормильцем семьи, бабушки и сестренки, Николка стал с прошлого года, с тех пор, как умер от чахотки отец. Лечила его мать разными травами, к знахаркам возила, молебны служить заказывала — ничего не помогло.
Мать после смерти отца захворала, несколько дней металась в жару, да так и не поднялась.
Трудно пришлось бы осиротевшей семье литейщика. Да пришел однажды вечером добрый и нежданный гость.
— Кущенко я. С завода, — назвался он и протянул сестренке Стешке пряничного коня.
— Проходите в передний угол, садитесь, — засуетилась бабка и бросилась вытирать и без того чистую лавку своим фартуком. — Слыхала я про вас, покойный Николай рассказывал… — дальше бабушка и говорить не смогла от нахлынувших слез.
Долго в тот вечер сидел Иван Васильевич с Николкой и бабкой. Потом выложил на стол несколько ассигнаций.
— От кассы взаимной помощи, от рабочих… А ты, Мыкола,
Иван Васильевич так сердечно улыбался в свои пушистые усы, что напомнил отца, и у Николки навернулись слезы.
Гость заметил, что Николка отвернулся и опустил голову.
— Не журись, хлопец, живым надо о жизни думать.
…С той поры и бегает Николка в рассылках при самом главном конторщике. Должность важная, не каждого возьмут. Надо грамотного и не какого-нибудь тюхтяя, чтобы соображал, что к чему.
Когда в первый раз он появился возле проходной, сторож спросил:
— А ты, парень, куда? Кто таков?
— Рассылка я, Николай Николаич, — отрекомендовался Николка.
— Ишь ты, важная птица, — посмеялись рабочие, слышавшие этот разговор.
С тех пор его так и стали величать, признавая больше своим, чем конторским.
Туда, на работу, и спешил сейчас Николка.
— А-а, Николаю Николаичу наше почтение! — кричали рабочие вслед.
— Куда летишь? Голову-то уронишь!
— Не уроню, она у меня крепко привинчена.
— Служим, Николай Николаич?
— Ага, служим. За старшего куда пошлют. А где близко, сам бегу, — отшучивался Николка, сверкая щербиной во рту на месте переднего зуба.
Так до самого завода и бежал он, обгоняя рабочих. Заметив идущего впереди сутулого седоголового конторщика, сбавил бег: выскакивать наперед не полагалось. К проходной, над которой висела полукруглая золоченая надпись «Плужный завод», Николка подошел чуть не уткнувшись носом в спину своего начальника.
— Здравия желаю, Захар Никифорович! — по-военному вытянулся перед конторщиком сторож в проходной.
— Бог в помощь, дедушка Василий! — звонко выкрикнул Николка.
— Проходи, проходи, — буркнул старик, строго вглядываясь в лица рабочих, чтобы не пропустить чужого.
Гудок захрипел, вывел еще тонюсенькую трель и захлебнулся.
— Здрассте, Захар Никифорович! — заглянул рассылка в дверь.
— Дай-ка мне книгу, что у нас там, — не ответив на приветствие, потребовал конторщик.
Николка смотрел на кипу бумаг и бумажек. Жаркий будет денек! Но лучше по заводу бегать, среди рабочих потолкаться, словом перекинуться, чем сидеть в темном коридоре и ждать приказаний.
Конторщик не спеша понюхал табаку из пузырька, аппетитно почихал и принялся разбирать бумаги.
— Занесешь по номерам в книгу и раздашь, кому следует, — распорядился он. — Да пусть расписываются в получении. Смотри у меня, живо!
Писал Николка аккуратно, старательно выводя каждую букву, как учили в школе на уроках чистописания. Потом с разбухшей от бумаг конторской книгой под мышкой постоял с минуту на крылечке, помахал в воздухе рукой, приговаривая про себя: