На бывшей Жандармской
Шрифт:
Только утром волосы снова поднялись торчком. Бабка принялась утешать внука: мол, два вихра у человека к большому счастью.
После того, как Николка перестал ходить на воскресные драки, Варьку он почти не видел. В другое время ее появление обрадовало бы. А теперь было совсем некстати.
— Что, дырка, удираешь? А еще с папкой: фу-ты, ну-ты, ножки гнуты в лапти новые обуты. Чиновник паршивый! — продолжал Матюшка.
Забыв обо всем, Николка быстро повернулся.
— Ах ты, сорочье яичко всмятку! Колупай конопатый! Богатейский прихвостень!
— А-а! — завопили Сенька с Васькой, — мухоморы наших бью-ут!
— А вот и вам, толстопузики, получайте! — Николка схватил Ваську за напомаженные кудри, а Сеньку за длинную до глаз челку, и так их стукнул, что те взвыли и бросились наутек.
К месту драки со всех сторон бежали ребята. Путаясь в длинных штанинах, даже малыши кричали шепеляво:
— Айда длаку смотле-еть!
Удирать с поля боя Николка не мог. Он сунул Варьке конторскую книгу, подтянул потуже веревочный поясок и принял воинственную позу. Вихор на лбу ощетинился каждой волосинкой.
Николка ждал, когда Матюшка поднимется на ноги: лежачего не бьют.
— Сдавайся подобру, мухомор! — еще громче завопил Матюшка при виде солидной подмоги.
Но сдаваться Николка не собирался. Как только противник поднялся на ноги, он обрушился на него и принялся молотить кулаками.
— Бей его! — заорали мальчишки. Замелькали руки, ноги, затрещали рубахи. Ребята сбились в кучу малу, пыхтели, сопели, ойкали. Николка то выкарабкивался наверх, орудуя кулаками, то снова проваливался.
Силы его в неравной борьбе начали понемногу убывать…
— Этта что за безобразия?! Вы что, мазурики, в будний день драку учинили? — раздался строгий окрик. Вмиг распалась мала куча. Смущенные поднимались с земли мальчишки, потирая ушибленные места и шмыгая разбитыми носами.
— Этта кто уронил?
Николка глянул и похолодел. Перед ним стоял околоточный надзиратель Мошкин с длинными, закрученными в тонкие жгутики усами, за что ребята поселка прозвали его «тараканий ус». В руке Мошкин держал письмо в сером конверте. Николка и не заметил в драке, как выдернули рубаху из-под веревочного пояска.
— Дяденька, отдайте, это мое! — кинулся он к околоточному.
— Твое-о?! А ты кто такой?
— Я из конторы… с плужного… Рассылка… Меня конторщик на станцию послал. Дайте письмо, дяденька.
— Послали на станцию? Ах ты, паршивец! Ну-ка, пойдем к господину конторщику. Пускай он при мне тебя выпорет, чтобы служил с усердием. Не дрался, когда не положено.
Надо было что-то придумывать.
— Дяденька околоточный надзиратель! Отдайте письмо, Христом-богом прошу! Скоро чугунка придет, послать надобно. У матушки господина конторщика день ангела. Поздравить надо.
— Говоришь, матушке? А письмо-то батюшке… Какому-то господину Ястребову. Мм? Как это понимать? Матушка-то, наверно, с бородой?..
Околоточному понравилась собственная шутка.
— Чудно, парень, матушка-то с бородой. Хе-хе-хе… — повторил он.
В
— Поезд идет, господин околоточный! Пожалте письмо, и я побегу. Скорее надо…
Не успел Мошкин и глазом моргнуть, как Николка подпрыгнул, выхватил письмо и помчался к станции.
— Стой, варнак! Я тебя! — крикнул вслед околоточный и потянулся было по привычке к свистку. Но вовремя опомнился, решил, что нечего попусту шум поднимать. Подкрутил усы, заложил руки за спину и важно отправился дальше блюсти порядок в своем околотке.
Ребятишки не расходились и смотрели в ту сторону, куда убежал Николка. В их глазах он стал чуть ли не героем.
Возле самой станции Николку догнала Варька.
— Куда несешься? Поезд-то не тот пришел, товарный. На книжку-то.
— Не нужен мне поезд, — чуть не плача от пережитого отозвался Николка.
— Это я околоточного позвала. Одному тебе, знаешь, как бы досталось. — Варька еле поспевала за Николкой.
— Ты-ы?!
— Ага, я. Говорю, там… убивают.
— Уж не спрашивают, так и не сплясывала бы… — и Николка зашагал быстрее, не оглядываясь.
Разговор в теплушке
Старый вагон-теплушка, где дежурили грузчики станционного почтового отделения, стоял на отшибе, в тупике. Без обычных перегородок он скорее напоминал большой грязный сарай, либо общую камеру тюрьмы. Вдоль стенки тянулись деревянные нары, на которых в ожидании поездов вповалку отдыхали грузчики и приезжие казаки.
Когда вошел незнакомый парень, все завтракали за большим некрашеным столом, приставленным к самым нарам. Сидели тесно, плечо к плечу казаки и грузчики. Перед каждым на столе лежал узелок с едой. Только ведерный железный чайник с кипятком был общий и переходил из рук в руки.
— Помогай бог, — поприветствовал вошедший, высокий черноглазый молодой человек с большим лбом, изрезанным морщинами.
— Когда из чашки ложкой, то хорошо помогает, а как робить — самим приходится.
— Садись за стол со своим хлебушком, кипяточком угостим.
Парень, словно не замечая грубоватых шуток, потряс довольно увесистым узелком:
— Хлеб у меня есть, а от кипятка не откажусь. Кто тут старшой?
— Ну я. Чего тебе? — Афанасий Кущенко поднялся навстречу.
— В грузчики пришел наниматься. Звать Степаном. По фамилии Иванов, — он еле заметно подмигнул Афанасию.
— А-а, слыхал… Проходи к застолью, коли с хлебом. Аккурат к завтраку угодил. Новый к нам, ребята, — обратился старшой ко всей артели, освобождая место у стола.
— Делать вам, я вижу, нечего: с утра чаи гоняете, — весело заметил Степан, усаживаясь в общий круг.
— Ты погоди, вот придет сибирский, да намозолишь горб — не так запоешь.
— А там другой приползет, потом третий. Рукавом не успеешь утереться.
— Сибирский седни на шесть часов опаздывает, застрял где-то. Вот мы и сидим. Зато после запарка будет, — пояснил Афанасий.