На черной лестнице (сборник)
Шрифт:
Вход в метро был по-прежнему заперт омоновцами, тротуар в сторону Страстного бульвара – тоже. Единственная возможность попробовать выбраться – двигаться вверх по Тверской, к Елисеевскому гастроному.
– Внимание! – восклицание Рыжкова. – Представители прессы, подойдите ко мне! Пропустите журналистов… – Люди с микрофонами, диктофонами, камерами, один даже со стремянкой окружили депутата. – Я хочу сделать официальное заявление. Все здесь?.. Мне только что звонил Гарри Каспаров. Он и еще несколько человек задержаны на той стороне Тверской улицы. Их везут в УВД,
– Везут, – подтвердил оператор на стремянке, – вон Гарри Кимовича везут!
По Тверской медленно проехал автобус «ПАЗ». Николай Дмитриевич заметил какие-то лица в окнах. Люди из толпы махали им, показывали викторию.
– Владимир Александрович, – снова стали уговаривать Рыжкова, – пойдемте куда-нибудь! Чего здесь ждать?!
И он каким-то плачущим голосом отвечал:
– Вы видите, что происходит? Я вас на дубинки не поведу. Будем стоять до часу, а потом разойдемся. Мы и так уже многое сделали…
Николай Дмитриевич усмехнулся: да уж, многое. Немая горстка без флагов, без транспарантов, если не считать нескольких листов формата А4… Так же почти, он слышал, выражают теперь протест в Белоруссии: собираются где-нибудь на тротуаре и стоят или молча, без лозунгов, ходят по городу. И в Германии году в тридцать пятом антифашисты таким образом показывали, что они еще существуют; и у нас троцкисты в конце двадцатых. И кто знал, как будет дальше…
Но на противоположном углу что-то начало происходить – темная масса загудела, заколыхалась, ее тут же стали сжимать, сдавливать голубовато-серые в шлемах. А люди на этой стороне закричали:
– Позор! Позор!
Часть омоновцев, огибая автомобили, побежала на крик, уплотняла цепь вдоль бордюра… Почему-то снова появился «пазик» с задержанными, нарушая правила дорожного движения, сделал круг по площади… Николай Дмитриевич, озираясь, чувствуя вполне вероятную и близкую опасность, взглянул на крышу «Макдоналдса». Флага уже не было, там ходили какие-то люди. Зато на соседней крыше – издательства «Известий» – колыхались бело-сине-красные флаги и висел транспарант-растяжка. Николай Дмитриевич прищурился, разобрал надпись: «Привет маршу валютных проституток!» И оттуда, с крыши, полетели листовки, запылали фаеры. Благодаря им и остальные на углу заметили растяжку, прочитали и засвистели, крики «позор!» переросли в хлесткое, дружное скандирование: «По-зор! По-зор!»
Да, обстановка накалялась, хотя Николай Дмитриевич не представлял, что способны сделать зажатые каменными стенами ОМОНа несколько десятков человек; депутат Рыжков то и дело поглядывал на часы, видимо, торопя стрелки добраться до часу дня, когда можно будет объявить мероприятие закрытым.
Но ситуация изменилась неожиданно и стремительно. Со стороны Елисеевского на Николая Дмитриевича обрушилась волна темных низеньких людей, а за ними катилась новая – голубовато-серая, высокая. И зазвучали сочные хлопки – пух! пух!
Еще не увидев, откуда происходят хлопки, вместе с остальными метнувшись в сторону поворота на Страстной, Николай Дмитриевич вспомнил этот звук: так хлопают резиновые
Николай Дмитриевич лез вместе со всеми в узкий проход между домом и перекрытым спуском в метро, спина вспотела и горела в ожидании удара, в голове пульсировало: «Ну вот! Ну вот!» За мгновение из солидного, уважаемого человека, из профессора и доктора исторических наук он превратился в одно из животных, которых куда-то погнали… Спасаясь от дубинок, люди перескакивали через поваленные металлические ограждения. Старушка, маленькая и сухая, запнулась, упала, бессильно ойкнула. Николай Дмитриевич приостановился, чтобы помочь ей подняться, и получил по левой лопатке. Боли не почувствовал, но туловище противно, как не его, дернулось, кепка слетела с головы. И во рту сделалось горько.
– Да что ж это?! – стал оборачиваться, получил еще. А потом его крепко взяли под мышки, потащили.
– Вытесняем, вытесняем! – командовали сзади.
– Заполняем! Сюда давай, – руководили спереди.
Николая Дмитриевича вели к стоящим вдоль тротуара «Уралам». Двери серых будок открыты, возле них мужчины в камуфляжах с каменными лицами и прозрачными, неживыми глазами. Как из фильмов про биороботов… Разговаривать, объяснять, ругаться бесполезно.
Он глянул вдоль Страстного бульвара. Повсюду крупнотелые хватали низеньких и темных, а те уворачивались, отбегали, отбивались криком: «Позор!» На асфальте валялись бумажки-транспарантики, книжечки Конституции и почему-то много роз. Депутат Рыжков, ссутулившись, медленно двигался прочь…
– Пошел, – без злобы велел один из конвоиров; Николая Дмитриевича приподняли и забросили внутрь будки.
Было странно и стыдно даже, но негодование, возмущение исчезли. Наоборот, стало легко и спокойно… Николай Дмитриевич знал за собой такое – в сложных ситуациях в нем часто словно бы что-то переключалось и появлялась уверенность: все это происходит не с ним, а сам он смотрит на кого-то похожего на себя со стороны и чуть сверху. Смотрит без всяких эмоций… Наверное, хранящее его от инфарктов и инсультов качество…
Присел на лавку. Выдохнул. Подвигал торсом – спина чесалась. То ли от ударов, то ли от испарившегося пота.
С улицы слышались крики и визги, рыдающий женский голос повторял: «Вы люди или нет?! Вы люди?..» Квакали милицейские сирены, бухала, как пушечная канонада, музыка из мощных динамиков.
В будке, кроме Николая Дмитриевича, еще кто-то сидел, но ему было неинтересно; кого-то еще забрасывали; кто-то ругался, стонал, кто-то пытался вырваться, кто-то разговаривал по мобильному телефону…