На чужом поле
Шрифт:
Лон стояла в прихожей в серебристом платье, с этим браслетом
на шее, и вид у нее был знакомо деловитым и скучающим. Человек шел
работать. Хотя и имелась в этой работе своя специфика, но человек
шел работать, и все шли работать; работать, а не бунтовать, и не
устраивать заговоры, и не поднимать восстание. У всех, у всех были яркие плакаты на стенах и яркие открытки на столах, и все шли работать работать, а не бунтовать, потому что всем, конечно, хотелось жить и радоваться жизни, и никому не хотелось пробуждения прелестных крошек, способных превратить планету в яму без стенок и дна.
В пустоту. В ничто.
– Я пошла, - повторила Лон.
– Оставайся здесь... Гор.
Хлопнула дверь. Я вышел в прихожую, заглянул в комнату Лон и увидел у окна низкий столик с прозрачной розовой вазой, в которой стояли лиловые цветы с широкими треугольными лепестками, кресло-качалку, застекленный шкафчик с журналами, безделушками и тремя бутылками изящной формы, узкий диван, покрытый бледно-розовым пушистым пледом, стенной шкаф, еще один столик со швейной машинкой и сложенным куском блестящей узорчатой ткани; над машинкой были прикреплены к розовым обоям цветные вырезки из журналов мод. Напротив двери на стене висело высокое зеркало, в котором отражался я. Лицо у меня было растерянное.
Я постоял немного, разглядывая себя, вздохнул и вернулся в комнату, в
которой провел ночь. Подушка и одеяло с дивана были убраны. Раскрытая
синяя книга по-прежнему лежала на столе. Из окна, с высоты восьмого
этажа, открывался ряд таких же стандартных десятиэтажных
параллелепипедов. Дом стоял на холме и улица ныряла в зелень
деревьев. До самого горизонта, терявшегося в белесой дымке, тянулись
городские кварталы, разреженные зелеными островками скверов. Слева
маячили пирамидальные гиганты с плоскими крышами, утреннее солнце отражалось в их окнах и казалось, что за каждым окном полыхает пожар. Правее этих подобий Хеопсовой усыпальницы дымили у горизонта три черных трубы и дым пушистыми кофейными клубами возносился к красноватым волокнистым облакам, застывшим в бледной голубизне. Еще правее над зеленым островом вздымалась ажурная кольцеобразная конструкция, половина видимого над деревьями гигантского колеса, очень похожего на аттракцион "колесо обозрения" в наших парках культуры и отдыха. На таком вот колесе мы катались с Ирой, всплывая высоко-высоко над городом, так что нам открывались поля, окружная дорога с игрушечными разноцветными автомобильчиками, неширокая наша степная речушка, бегущая к Черному морю, и загородные сады. Мы сидели, прижавшись друг к другу, одни только хрупкие перильца отделяли нас от пустоты, и жутко было смотреть вниз, на посыпанные гравием дорожки парка, и нужно было глядеть вдаль, только вдаль, на уплывающую за горизонт сгепь. И хорошо еще было целоваться там, наверху...
Стоп! Опять начались заносы на скользкой дороге.
Справа от меня над крышами впечаталось в горизонт знакомое здание, увенчанное мраморной фигурой, спокойно взиравшей на окружающее каменным своим взором и невидимой нитью связанной с атомной смертью под ногами. Корвенсак Сорий Милонд Богоугодный господствовал над городом и над Страной, господствовал над миром, существовавшим в данный момент истории только потому, что существовал остроумный император.
Я взял со стола увесистый том, перебрался на диван и погрузился в изучение географии экономики, права и культуры Страны.
...Лон вернулась, когда солнце повисло над статуей императора, а неподвижные красноватые облака почти полностью растворились в голубизне. Она серебристой молнией ворвалась в комнату и успокоенно прислонилась к стене, увидев меня.
– Я боялась... ты уйдешь... Гор.
– Она не могла отдышаться.
– Очень боялась...
– Ну что ты, Лон. Разве я мог бы?
– Дверь открыть нетрудно.
– Дело же не в двери. Разве я мог так уйти?
Лон бросила на пол сумочку, села у стола, подперев щеку ладонью.
– Это правда,
Я молча кивнул.
– И откуда ты такой на мою голову?
– задумчиво сказала Лон, машинально накручивая на палец свою темную прядь.
– Откуда?
Ну и что изменилось бы от того, скажи я Лон, откуда здесь взялся?
Я потрогал пятнышко под правым ухом и спросил:
– Это от рождения? У всех-всех?
Ее серые глаза потускнели. Она вздохнула, посмотрела на меня, как на несмышленыша, опустила голову и тихо произнесла:
– Издеваешься?
– И сразу испуганно добавила: - Прости! Да, это у всех. От рождения. Знак человека.
Она опять вздохнула и поднялась.
– Пойдем, я договорилась.
– Куда?
– К одному типу.
– Лон неопределенно мотнула головой.
– Есть тут один хороший знакомый.
– Она брезгливо скривила губы.
– Сказал, что все сделает.
– Спасибо, Лон!
Мне было стыдно. Ходила-то она, значит, не на работу. Э-эх, воспитатель молодого поколения!..
Она подняла с пола сумочку и пошла к двери. Я заправил футболку и последовал за ней.
Что я, чужак, мог сделать для нее, кроме этого "спасибо"? И была ли ей нужна моя благодарность? Пока я приносил Лон одни убытки. Но дал себе слово, что постараюсь расплатиться. И поймите, дело здесь вовсе не в пресловутом отвратительном принципе "ты мне - я тебе". Думаю, Лон и не собиралась ничего требовать от меня. Просто поступить иначе любой на моем месте был бы не вправе.
Мы шли рядом по тихим зеленым улочкам, редкие прохожие смотрели
на нас и понимающе ухмылялись, а Лон брела, опустив голову и упрямо сжав губы, и все больше мрачнела. Я взял ее за руку, но она оттолкнула мою ладонь.
– Не надо, Гор.
Я вслед за ней свернул в заваленный пустыми ящиками двор. На веревках сушилось пестрое белье, грелся на солнышке заросший тип неопределенного возраста в подобии пиджака, рваных брюках и с босыми ногами. Тип лениво помахал рукой, но Лон не ответила на приветствие и ускорила шаги. Мы петляли между штабелями ящиков, потом спустились по железным ступенькам в темный коридор, вновь поднялись в глухой дворик с единственной дверью в стене, очутились в подъезде и из него вышли на перекресток. Если Лон хотела, чтобы я перестал ориентироваться на местности, то могла считать свою задачу выполненной. Хотя все наши блуждания были лишними: я и так пока не ориентировался в городе. Впрочем, Лон, конечно, этого не знала.
Напротив, через дорогу, зеленел сквер и в глубине располагалась под деревьями круглая стеклянная постройка. Кафе "Памяти Врондиса Четвертого", как следовало из надписи возле распахнутых стеклянных дверей. Имя показалось мне знакомым: что-то сей Врондис совершил в эпоху феодализма. То ли расколошматил соседей, то ли покорил какие-то острова.
Кафе являлось конечным пунктом нашего пути, потому что Лон вошла, села за столик и кивком пригласила меня последовать ее примеру. Деревья вплотную прижимались к стеклянным стенам, поэтому в кафе было темновато. За дальним столиком боком к нам сидел всклокоченный мужчина и читал газету, медленно отхлебывая из чашки. За стойкой, уставленной вазочками с пирожными, никого не было, серебрился и спонтанно побулькивал кофейный агрегат, а на стене, над полками с яркими пачками печенья и сигарет, размещался знакомый плакат и массивная резная доска темного дерева. Доска увековечивала какое-то побоище: бородачи в латах и с короткими мечами шли на штурм солидной крепостной стены, на головы их летели камни и что-то лилось из бочек, которые опрокидывали такие же бородатые осажденные; над кривоногим крепышом в куполообразном шлеме вилась в обрамлении декоративных веточек лента с надписью: "Памяти Врондиса Четвертого".